Мальчик и его собака перед концом света

Внутри было чудесно и ужасно одновременно. Окна, казавшиеся серыми снаружи, источали свет и яркие краски в зале с высоким потолком. Стекло было разрисовано яркими изображениями бородатых мужчин в робах и женщин с платками на головах, смотрящих в небо и держащих на руках детей. Потолок представлял собой сложную систему деревянных опор, на каждой из которых размещались статуи бородатых мужчин. Давным-давно я прочитал детскую Библию со всеми важными историями, поэтому я догадался, что большинство нарисованных женщин были Марией, потому что лица их были одинаковые, а отличались они только цветом платков, одеяний и вещами в руках. Кто-то держал детей, кто-то – более странные штуки, например, колеса и факелы. Все бородатые мужчины не могли быть Иисусом, но я знал, что обнаженные и прикованные к крестам были им. Статуи размещались не только на опорах крыши. Они были повсюду, большие и маленькие, свободно стояли или свисали со стен. В церкви Айоны была одна или две статуи, но здесь… здесь была настоящая толпа. Это было самое переполненное безмолвное место, в котором я когда-то бывал. Меня охватило ужасное чувство, будто все статуи ждали, пока я или кто-то другой нарушит их спокойствие.

Одна часть церкви сохранилась почти в первозданном виде, но вторая представляла собой джунгли из длинных металлических труб. Наверное, это был развалившийся церковный орга2н. Я читал, что люди приходили в церковь с соседями или в одиночестве, чтобы поговорить с богом. Это место не выглядело подходящим для разговора с богом. Слишком много боли было в статуях, слишком много упоения в их чертах. Упоение кажется мне подходящим словом, если оно означает наслаждение. Казалось, скульптору действительно нравилась боль от распятия на кресте. Возможно, это не его вина, и вся причина кроется в моем невежестве. Возможно, в любви к боли был смысл, если веришь во что-то невидимое вроде бога. Но я чувствовал себя… оторванным от смысла этого наслаждения. Словно кто-то делился историей, начало которой я прослушал. Возможно, мне стоило прочитать взрослую Библию, чтобы понять смысл, но когда я вырос, у нас не осталось времени на богов. Исчезло время, боги, люди. Теперь боги – всего лишь истории. Бар говорила, что они всегда были ими: важными историями для тех, кто хотел, чтобы за их жизнь нес ответственность кто-то другой.

Мы с Бар читали разные книги. Она любила идеи, а не истории, практичные книги о том, как что-то создавать или выращивать. Это никогда не интересовало меня так сильно, как выдуманные книги о людях. Но мне нравился образ мышления Бар.

Я нашел маленькую дверь, ведущую в башню. В замкнутом пространстве у меня слегка перехватило дух, и в горле что-то сжалось, пока я поднимался наверх. Меня охватило странное чувство, будто я вот-вот зайду в тупик. Я не знал, как выберусь из этой узкой каменной спирали, если дверь внизу захлопнется, а наверху не откроется. Я окажусь в ловушке, как жук в бутылке. Мой спокойный разум знал, что дверь внизу не сможет захлопнуться, потому что ветер не проберется внутрь. Мир опустел, и людей, которые могли ее закрыть, не было. Но мой трусливый разум мыслил иначе. Дверь наверху открылась, хотя мне пришлось сломать одну из петель. Я оказался на каменной платформе, которая огибала основание шпиля. Посмотрев наверх, я увидел покосившийся крест и почувствовал огромный вес камней, опасно балансирующих над головой. Ты когда-нибудь стоял у края скалы, чувствуя жуткое, но непреодолимое желание прыгнуть вниз? Казалось, масса этих каменных блоков собиралась сделать что-то подобное.

«Стой здесь, – словно говорили камни. – Не шевелись. Или мы в любой момент раздавим тебя».

Я сверился с компасом. Вдалеке на возвышенности виднелся горный перевал с бледным холмом позади него. Если держать вершину холма по правую сторону перевала, как оружейный прицел, я построю верный маршрут. Я достал карту и нарисовал очертания на пустом клочке моря, чтобы не забыть. Затем я спустился обратно в церковь. Мне хотелось переночевать здесь, но меня пугало такое количество глаз, смотрящих на меня. Глаза не были человеческими и принадлежали статуям, но меня пугали их черты. Не то что леди в желтом платье. Но я забегаю вперед. Я присел на алтарь и поделился сушеным мясом и овсяной лепешкой с Джипом. Сидя там и разглядывая церковь, я понял, что точно так же на моем месте когда-то стоял священник перед рядами живых людей. Я попытался представить шум, который когда-то издавали металлические трубы, теперь лежавшие в другом конце зала, словно огромные соломинки. Но у меня не получилось, и когда я вышел из церкви, самым ярким воспоминанием были не статуи и жестокая пытка, которой они мрачно наслаждались, а яркие краски стеклянных окон вокруг. Они остались в моей памяти, словно драгоценные камни.