Мальчик из Уржума. Клаша Сапожкова

Перед самым концом учебного года поп вдруг вздумал определить Сергея в церковный хор.

Во время большой перемены он подошел к Сергею, который сидел на подоконнике и читал какую-то интересную книгу.

— Ты только светские песни поешь или и церковные напевы знаешь? — спросил поп.

Сергей не знал, что ему ответить.

— Голос у тебя нужный — тенор. Я вчера слышал, как ты на берегу вечером песни пел. Чистый голос… С завтрашнего дня станешь в церковном хоре петь.

И Сереже пришлось петь в церковном хоре, в острожной церкви.

Пело там двадцать человек: девять приютских да одиннадцать городских. Пели по субботам за всенощной и утром в воскресенье — обедню. Петь на клиросе было стоящее дело. Во-первых, певчие получали по тридцати копеек в месяц; во-вторых, после службы можно было набрать целую кучу свечных огарков и накатать из них твердых восковых шариков, которыми очень удобно перебрасываться, и еще воском хорошо было заливать бабки, когда под рукой не было олова.

Одно только было плохо — за каждую ошибку регент бил камертоном по голове.

Сергей любил разглядывать во время службы прихожан. Он давно уже заметил, что люди побогаче и понаряднее стояли в церкви впереди. За ними шли люди попроще, а нищие в лохмотьях теснились в дверях, в уголках, а то и на паперти. С правой и с левой стороны около амвона красовались два кресла, обитые зеленым плюшем, и перед креслами по полу были разостланы пестрые коврики.

Сергей видел, как в воскресенье за обедней и за всенощной эти места неизменно занимали одни и те же люди: два уржумских купца с женами и детьми. Когда поп выносил крест, купцы всегда прикладывались первыми, а за ними выстраивались гуськом остальные прихожане.

«Почему это так? — раздумывал Сергей. — Нарочно так делают или нечаянно получается?»

Как-то раз утром перед началом обедни на купеческий коврик встал подслеповатый старик — видимо, николаевский солдат — в военной фуражке с полинявшим верхом и с сучковатой палкой в руке. К нему сейчас же подошел церковный староста и что-то сказал. Старик заторопился и сошел с ковра.

Сергей, который все это видел, при случае спросил у церковного старосты Чемекова, в чем тут дело.

— У каждого в жизни свое место имеется, малец! Мертвые и те на кладбище по порядку положены. Кто поважнее да побогаче — к церкви поближе, а бедные могут и подальше лежать, у изгороди. Ну, а здесь как-никак живые люди, понимать надо! — ответил церковный староста.

Из этого ответа Сергей так ничего и не понял и решил спросить об этом как-нибудь на уроке закона божия у батюшки. Ведь он сам говорил ученикам, что церковь — дом господень и что перед царем небесным все люди равны!

Равны, равны, а одни небось в креслах сидят, а другие на паперти топчутся!..

Сергей непременно спросил бы об этом у батюшки, да раздумал после того, как поп поставил на колени одного парня за любопытство. Парень этот задал на уроке вопрос: «Какой царь главнее — земной или небесный?»

Но Сережа не успокоился. Он решил спросить о том же бабушку Маланью. Она в церковь ходит и, наверное, все церковные порядки знает.

Но, видно, Сережа выбрал неподходящее время для расспросов: бабушка мыла пол и поэтому ответила сердито и почти так же непонятно, как и церковный староста:

— Бедным в жизни нужда да маета, а богатым почет да красота… Ты старайся, Сережа, учись! Может, тоже в люди выйдешь!..

Глава XIX

УРЖУМСКОЕ НАЧАЛЬСТВО

В тот год, когда Сережа кончил УГУ, избили полицейского надзирателя по прозвищу Дергач.

Его нашли на земле, полумертвого от страха, в Солдатском лесу, в двух верстах от Уржума, неподалеку от проселочной дороги.

Избит он был здорово, — видно, кто-то не пожалел кулаков для надзирателя.

С утра до поздней ночи уржумцы передавали друг другу последнюю новость:

— Слышали, Дергача поколотили?

Купцы с Воскресенской улицы только руками разводили.

— Да что же это за история?.. Самого надзирателя!.. Это не к добру. Чего же дальше ждать, ежели такое началось?

На Полстоваловской в маленьком пятиоконном домике Костриковых тоже обсуждался этот случай.

Кривой старичок, ночной караульщик Владимир Иванович, угощал бабку Маланью крепким нюхательным табаком и рассуждал:

— Вот какие дела! На базаре говорят, что это все политики действуют. Это они с Дергачом рассчитались. Больно лют он до ихнего брата!

— Нет, не политики, — качала головой бабка. — Политики кулаками драться не станут! Это его воры да зимогоры так разукрасили!

— За чем пойдешь, то и найдешь, — поддакивала Устинья Степановна Самарцева. — Зловредный человек этот Дергач. Свечку пусть своему угоднику поставит, что его до смерти не забили. Дождется еще, василиск кровожадный!

Сережа слушал эти разговоры, но молчал. Он думал: «Не все ли равно, кто избил, — политики или зимогоры? Раз он полицейская селедка, так ему и надо!»

Хоть никто в городе открыто полицейских не ругал, разве только пьяные у казёнки, по ребята сами знали им цену.

Летом школьники частенько увязывались следом за партией арестантов, которых полицейские гоняли за город на починку моста и проселочной дороги.