Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом

С этой целью Сепп Люгер, лагерный старшина и администратор госпиталя, сделал в реестре запись о смерти заключенного 68629. Подробностей не требовалось; в реестре на каждого пациента выделялась лишь одна строчка с номером обращения, личным номером заключенного, именем, датой поступления и выбытия и причиной выбытия. Для последней имелось лишь три варианта: Entlassen (выписан); Nach Birkenau – отправлен в газовую камеру; либо печать с черным крестом, означавшая смерть. Густль Херцог проследил за тем, чтобы запись о смерти Фрица появилась также в списках заключенных в главной службе лагерного учета[386].

Правда должна была храниться в строжайшей тайне, о которой знало лишь несколько посвященных. Новость о том, что Фриц умер от побоев, пришлось сообщить его ближайшим друзьям. Даже Густава не поставили в известность – риск был слишком велик, – и он тоже получил страшное, душераздирающее известие о том, что его любимого Фрицля замучили в гестапо. Отцовская скорбь была столь сильна, что Густав не смог себя заставить сделать об этом запись в дневнике, который пролежал нетронутым много недель.

Пока Густав горевал, конспираторы пытались придумать, что делать дальше с живым и уже начавшим поправляться Фрицем. Он постепенно выздоравливал, но еще находился в изоляторе в госпитале. Каждый раз, когда эсэсовский доктор со своей свитой устраивали там обход, старый друг Юл Мейхнер, работавший в больничной прачечной, помогал Фрицу подняться с кровати и спрятаться в кладовой за тюками с бельем.

Фриц понятия не имел, что будет с ним дальше. Глядя на то, как тащатся к отхожим ведрам пациенты с дизентерией, а тифозные в жару крутятся на пропитанных потом простынях, он понимал, что, больному или здоровому, долго оставаться в госпитале ему нельзя.

Из гестапо Моновица просочилась новость о том, что Грабнер прервал расследование из-за смерти Фрица. Пора было переходить к следующему этапу.

Фрицу присвоили личность одного из недавно скончавшихся тифозных пациентов. Он даже имени этого бедняги не помнил – какой-то еврей из Берлина, прибывший в лагерь в числе последних: его номер начинался на 112.000. Уничтожить татуировку или сделать Фрицу новую, с номером мертвеца, было невозможно, поэтому ему забинтовали запястье в надежде, что никто не прикажет предъявить номер для сверки. Стефан Хейман провел с ним много времени, рассказывая, как себя вести и какие предосторожности предпринимать, когда его отправят в новую рабочую команду.

Фрицу было все равно. После камеры пыток душа его словно онемела, он даже не особенно волновался, раскроют его или нет. Годы издевательств, голода и отчаяния в конце концов подорвали его волю к жизни, и он начал сползать в промежуточное состояние, после которого люди превращались в Muselmann. Он открылся перед Стефаном, сказав, что собирается как можно скорее покончить с собой – броситься на караульную цепь на работе или упасть на электрическую изгородь в лагере. Один выстрел – одно краткое мгновение, – и его страданиям и мукам придет конец[387].

Но Стефан не стал долго выслушивать эти откровения.

– Ты можешь себе представить, что будет с твоим отцом? – спросил он. – Сейчас он считает, что его сын мертв, но тогда – получается, скоро, – узнает правду. Только представь: он узнает, что ты все это время был жив, только когда ты совершишь самоубийство. Ты вообще думал об этом?

Аргументов у Фрица, конечно, не нашлось. После всего, через что они прошли вместе, сдаться на милость СС и позволить, чтобы его прикончили, было бы слишком.

«Так им нас не победить», – всегда говорил его папа; терпение – это главное, страдания временны, а надежда и сила духа непременно одерживают верх.

Стефан пообещал сделать все возможное, чтобы подольше продержать Фрица в безопасности в госпитале. Когда тот смог работать, ему подобрали место в команде, где его никто не знал. Смертность и текучка среди заключенных были такими, что никто ни с кем не успевал толком познакомиться.

Фриц это понимал и полагался на Стефана, но у него все равно оставались сомнения. Люди знали его в лицо – в том числе некоторые из СС. Рано или поздно отец тоже все узнает. По крайней мере семеро членов Сопротивления были в курсе его секрета, и папа тоже с ними дружил. Густав занимал в лагере привилегированное положение, и владение подобной тайной представляло для него огромную опасность.

Спустя три недели Фриц поправился настолько, что смог выйти из госпиталя. Друзья потихоньку перевели его в блок 48, где старшиной был Хаим Гославский, член Сопротивления. В его блоке жили в основном немцы и поляки, не знакомые с Фрицем.