Мальчик. Рассказы о детстве

…майор Готтем сего дня будет декламировать что то под названием Как вам это понравется. Пришли мне пожалуста по быстрее каштанов неочень много, просто положи в банку и оберни бумагой.

Мама, в свою очередь, хранила все эти письма, связывая их зелёной тесьмой в аккуратные пачки, и это был её секрет. Она никогда мне об этом не рассказывала. В 1967 году я лежал в больнице в Оксфорде, где мне делали серьёзную операцию на позвоночнике, и не мог писать маме. А она умирала и знала, что умирает. Поэтому она попросила установить ей телефон возле кровати, чтобы она могла в последний раз со мной поговорить. Она не сказала мне, что умирает, и никто другой тоже мне об этом не сказал, потому что я сам был в тот момент в довольно тяжёлом состоянии. Она просто спросила, как дела, и пожелала скорее выздоравливать, и сказала, что любит меня. Я и подумать не мог, что на следующий день её не станет, но она об этом знала – и хотела поговорить со мной в самый последний раз.

Когда я выздоровел и поехал домой, мне отдали это гигантское собрание моих собственных писем, аккуратно перевязанных зелёной тесьмой, – больше шестисот писем, написанных с 1925 по 1945 год, – и каждое письмо было в том самом конверте, в котором было отправлено, и с теми же старыми марками. Мне невероятно повезло: в старости мне есть с чем свериться, чтобы вспомнить, как всё было.

Написание писем в Сент-Питерсе было делом серьёзным. По сути, это были уроки правописания и пунктуации, потому что директор всё время ходил по классам и заглядывал нам через плечо, чтобы посмотреть, что мы пишем, и указать на ошибки. Но не в этом, я убеждён, была главная причина его любопытства. Он хотел увериться, что мы не напишем ничего кошмарного о его школе.

19 января 1926 года

Дорогая мамма

Я до ехал хорошо. Пожалуйста пришли мне побыстрее мою нотную тетрадь. Не забудь сказать Смитам, чтобы прислали «Баблс».

С любовью,Мальчик

Миссис Даль

Камберлендская Сторожка

Лландафф, Сев. Кардифф

Так что даже речи не могло быть о том, чтобы на протяжении учебного года на что-нибудь пожаловаться родителям. Если ты считал, что еда мерзкая, или ненавидел кого-то из учителей, или тебя выпороли за что-то, чего ты не совершал, – ты не смел написать об этом домой. Хуже того, часто мы поступали наоборот. Чтобы задобрить грозного директора, который нависал у нас над плечом и всё читал, мы специально писали, какая прекрасная у нас школа и какие добрые учителя.

Вот что я пока что хочу на Рождество.

Клюшка мэши (но я её должен выбрать сам).

Хорошая книга.

Больше пока нечего не придумал: если ты пришлёш мне список, тогда может быть скажу.

…человек по имени мистер Ничелл прочитал нам прекрасную коллекцию про птитц, он расказал как совы едят мышей они могут сьесть целую мышь вместе сошкурой и всем таким, и потом вся эта шкура и кости в сове какбы сворачеваются в такой свёрток, и она их отрыгиваит на землю и это называется погадка, и он нам показал картинки этих погадок сов и других птитц.

Понимаете, этот директор был хитрый. Он не хотел, чтобы родители думали, что он подглядывает в наши письма и подвергает их цензуре, поэтому он никогда не разрешал нам исправлять в письмах ошибки. Если, например, у меня было написано: «прочитал нам прекрасную коллекцию», то директор говорил:

– Что, по-твоему, прочитал вам мистер Ничелл?

– К-коллекцию, сэр.

– Не коллекцию, идиот, а лекцию! Коллекцию собирают, а читают – лекцию. После обеда сядешь и напишешь слово «лекция» пятьдесят раз. Нет, нет! В письме ничего не исправляй! У тебя и так там уже куча помарок! Как написал, так пусть и остаётся!

И у ничего не подозревающих родителей складывалось впечатление, что наших писем никто не читает и ничего в них не исправляет.

27 января 1928 года

Сент-ПитерсВестон-супер-Мер