Мальчик. Рассказы о детстве

– И один лакричный шнурок, пожалуйста, – произнёс рядом со мной голос Твейтса. Когда я взглянул на миссис Пратчетт, она уже протягивала Твейтсу свёрнутый шнурок, держа его двумя чёрными грязными пальцами.

– И нечего вваливаться ко мне такой оравой, когда покупатель всего один! – гаркнула на нас гадкая старуха. – А ну пошли отсюда! Выметайтесь, живо!

Мы вымелись и бегом припустили по улице.

– Ну что, успел?

– А ты как думал! – прокричал я на бегу.

– Вот это да! – ликовали мои приятели. – Ты прямо герой!

Я и сам понимал, что я герой.

Как всё-таки приятно, когда все тобой восхищаются.

Мистер Кумбс

Ликование по поводу дохлой мыши продолжалось и на следующее утро, когда наша компания снова сошлась по дороге в школу.

– А давайте заглянем и проверим: лежит она в банке или уже не лежит? – предложил кто-то из приятелей на подходе к кондитерской лавке.

– Нет, – твёрдо сказал Твейтс. – Слишком опасно. Идём мимо, как будто ничего не случилось!

Но поравнявшись с кондитерской лавкой, мы вдруг увидели на двери картонную табличку:

Мы встали как вкопанные. Кондитерская – закрыта? Утром? Такого на нашей памяти не бывало никогда, даже по воскресеньям.

– Что такое? – спрашивали мы друг друга. – Что там?

Мы облепили окно лавки, пытаясь что-нибудь разглядеть. Миссис Пратчетт нигде не было видно.

– Смотрите! – крикнул я. – Банка с бомбами исчезла! Она была вон на той полке – а теперь там ничего нет, пусто!

– Да вон же она, на полу, – сказал один из моих приятелей. – Только она того, вдребезги… И бомбы по всему полу.

– А вон мышь, – добавил другой.

Теперь уже все всё разглядели: и осколки стеклянной банки, и раскатившиеся по полу разноцветные бомбы, и дохлую мышь посреди разгрома.

– Это она из-за мышки так перепугалась, – пробормотал третий. – Аж банку выронила.

– Что же она не подмела осколки и не открыла лавку? – спросил я.

Никто мне не ответил.

Мы отлепились от окна и побрели в школу. Все вдруг почувствовали себя не очень уютно. Лавка закрыта – это было странно и как-то неправильно. Даже у Твейтса не нашлось внятного объяснения. Все шли молча. В воздухе над нами будто носилась опасность – лёгкая, едва уловимая. Но мы все её ощущали, и в ушах что-то тревожно позвякивало.

– Видать, сильно испугалась, – проговорил наконец Твейтс и опять умолк. Все ждали. Было ясно, что сейчас медицинское светило поделится с нами своей мудростью.

– Вообще, – продолжал он, – когда хочешь вытащить из банки леденцовую бомбу, а вытаскиваешь дохлую мышь, это для всякого человека шок. Правильно?

Мы молчали.

– Правильно, – кивнул Твейтс. – А если этот человек очень старый, вот как миссис Пратчетт, и у него шок – ну, тогда понятно же, что дальше?

– Что? – замерли мы. – Что дальше?

– А вы у моего папы спросите, – посоветовал Твейтс. – Он вам объяснит.

– Объясни ты, – попросили мы.

– Дальше – инфаркт, – объявил Твейтс. – У человека останавливается сердце, и через пять секунд он умирает.

Тут у меня тоже остановилось сердце.

Твейтс ткнул в меня пальцем и сурово сказал:

– По-моему, ты её убил.

– Я?! Почему я?..

– Твоя идея, – напомнил он. – И мышку ты подкинул.

Так в один миг я превратился в убийцу.

И в тот же миг до нас долетел школьный звонок. Остаток пути мы мчались сломя голову, чтобы успеть к молитвам.

Утренние молитвы всегда проходили в актовом зале. Мы занимали узкие деревянные скамьи, расставленные рядами, а учителя восседали на сцене в креслах, к нам лицом. Мы впятером успели заскочить на свои места в самый последний момент, когда директор в сопровождении учительской свиты уже входил в зал.

Из всех педагогов Лландаффской соборной школы я помню только директора, но зато уж он запомнился мне очень хорошо; скоро вы поймёте почему. Звали его мистер Кумбс. Перед глазами всплывает картинка: надо мной возвышается огромный великан, где-то в вышине маячит лицо цвета ветчины, а ещё выше – шевелюра цвета ржавчины. Маленьким детям все взрослые кажутся великанами. Но самые великанские из всех взрослых великанов, обладающие невозможной, небывалой великанской статью, – школьные директора (и ещё полицейские). Вполне возможно, что мистер Кумбс был совершенно обыкновенным человеком, но у меня в памяти он навек остался великаном в чёрной мантии, наброшенной поверх твидового костюма-тройки.

Мистер Кумбс прошествовал на сцену, чтобы, как обычно, пробубнить привычные утренние молитвы. Но этим утром, добравшись до последнего «аминь», он почему-то не устремился немедленно к выходу вместе с вереницей учителей, а продолжал стоять на сцене. И мы поняли, что сейчас будет важное объявление.

Мы не ошиблись.

– Всем выйти и построиться на спортплощадке, – приказал он. – Книги оставить на месте. Без разговоров.

Вид у мистера Кумбса был грозный, ветчинное лицо угрожающе потемнело. Так бывало, только когда он очень сильно раздражался, и было ясно, что кому-то сейчас не поздоровится. Я сидел на скамье маленький и напуганный, впереди меня и за мной сидели рядами другие мальчики, и директор в чёрной мантии вдруг показался мне судьёй. И суд был по делу об убийстве.