Мальчик во мгле и другие рассказы (сборник)

Я был полностью одет, это, похоже, придало мне мужества, ибо, невзирая на внутренний свой ужас, я сбежал по лестнице и выскочил из дому – и успел заметить, как привидение исчезает в роще за газоном. На бегу отметил я место, где оно скрылось в зарослях, и, опасаясь, что могу потерять эту нечестивую тварь, лихорадочно понесся через широко раскинувшуюся лужайку.

И сделал это недаром: достигши опушки дубовой рощи, я успел поймать взглядом высокий белый воротничок и проблеск манжет впереди и правее меня.

Конечно же, рощу эту я хорошо знал при свете дня, а вот ночью она казалась совершенно иным местом, однако я следовал за привидением, как умел, временами спотыкаясь и едва ли не теряя парившее существо из виду, пока оно мелькало впереди меж деревьев. В продвижении его, казалось, нет колебаний, и мне пришло в голову, судя по избранному им направлению, что уже вскорости оно должно достигнуть первой из длинных аллей, что тянулись через рощу с востока на запад.

Так оно и произошло, ибо лишь несколько мгновений спустя листва у меня над головой расступилась, и я оказался на закраине длинного травянистого проспекта, обсаженного дубами, а менее чем в сотне шагов левее увидел свое бестелесное одеянье.

Бестелесно-то оно было, однако таковым вовсе не казалось, несмотря на отсутствие ступней, ладоней или головы. Поскольку мне стало очевидно, что предметы моего туалета пребывают в состоянии крайнего возбужденья – поворачиваются туда и сюда, порой обходят вокруг дубового ствола на противоположном краю проспекта, иногда взмывают на дюйм над землей, а плечи подаются при этом вперед, как если б, невзирая на безголовость, мой костюм вглядывался в дальнюю сужающуюся перспективу лесной аллеи.

Тут внезапно сердце мое едва не выпрыгнуло у меня изо рта: мое вечернее платье (манжеты и воротничок белели в тусклом свете) неистово затряслось, и я, обративши взгляд в том направлении, куда был обращен костюм, увидел, что к нам издали плывет льдисто-голубое вечернее платье.

Все ближе и ближе подплывало оно, ближе и ближе парило с легкою красотой, а длинная юбка его волочилась по земле. Однако ног у него не было, как не было ни рук, ни плеч. Не было и головы, но все же что-то знакомое почудилось мне в нем, когда наконец оно достигло моего черного наряда, и я увидел, как рукав моего фрака скользнул вокруг льдисто-голубой шелковой талии полой дамы – и начался танец, от которого стыла моя кровь, ибо все движенья были медлительны, едва ль не досужи, однако безголовое существо все дрожало, словно задетая скрипичная струна.

В противовес кошмарному этому колебанью вечернее платье партнерши его двигалось на странно замороженный манер, еще более кошмарный оттого, что у фигуры не было рук. Наблюдая за ними, я начал ощущать в теле жуткую тошноту, и колени под мною стали слабнуть. Ища опоры, я схватился за ветку подле меня, и к ужасу моему та обломилась у меня в руке – со щелчком, в тиши ночи прозвучавшим, как ружейный выстрел. Я утратил равновесие и рухнул на колени, но, тут же спохватившись, обратил взор свой на танцоров. Их не было – не было так, как будто не было их здесь никогда. Проспект, обсаженный высокими деревьями, тянулся вдаль в тожественном безмолвии, залитом лунным светом.

И тут заметил я нечто похожее на малую груду материи, неопрятно сброшенной на росчисть. Собравшись с духом, я шагнул под лунный свет и, шаг за шагом, стал приближаться к безжизненной груде, а подойдя к ней футов на двенадцать, увидел, что она состоит из черного матерьяла, перепутавшегося с тканью приятнее, цветом – голубого льда.

Там же, где замер я, меня пробило потом, и не могу сообщить вам, сколь долго я там оставался: тошнота нарастала у меня в желудке и разуме, – и тут одно шевеленье неряшливой кучки немедленно повлекло за собою другое, и прямо у меня на глазах детали туалетов принялись распутываться, и одна за другою подниматься с земли и вновь собираться в воздухе, а еще через мгновенье оба скрылись из виду: красивое платье устремилось по траве туда же, откуда явилось, пока не сократилось до льдисто-голубой пылинки вдали проспекта. Мой же костюм не менее проворно бежал в противоположном направлении и пропал из виду, я же остался один.

Как добрался я до дому, не узнаю никогда – скорее, мнится мне, инстинктом, нежели рассудком, ибо я весь горел в лихорадке и был смертельно утомлен.

Когда же наконец я проковылял вверх по лестнице к себе в спальню – тут же рухнул на колени и подняться не мог несколько минут. Обретши наконец опору, я обратил взгляд свой на гардероб и воззрился на латунную ручку, покуда не охватил меня порыв мужества, и я не повернул ее; дверца распахнулась.

Внутри, как обычно строго, висели мой фрак и брюки.