Мальчишник

Дует северо-восточный ветер. Как моряк, Палеолог знал на Черном море все ветры — зимние и летние, дневные и ночные. Время их жизни. Чувства, как ветры, бывают зимними и летними. Александр Константинович просыпался и слушал зимний ночной ветер в пустых виноградниках и слышное здесь, даже высоко в Аутке, ноябрьское море. В Аутке бывал Пушкин. Проездом, когда направлялся в Бахчисарай. Палеолог прекрасно это знал: его «каюта» была на пушкинском маршруте. И Пушкин тоже «любил, проснувшись ночью, слушать шум моря и заслушивался целые часы». И Палеолог заслушивался целые часы. Но приближалась настоящая старость — вот-вот восемьдесят! Старость он почувствовал после отъезда сына. И друзей уже не было. Умер Алексей Васильевич Мокроусов, умер Михаил Андреевич Македонский, бывший командир Южного соединения партизан Крыма, организатор и директор винсовхоза «Коктебель».

Александр Константинович решил съездить к детям, к Андрею и Ксении, навестить их. Оформил документы, а день отъезда оттягивал. Еще на месяц, еще на два… Еще на год.

Но отъездной день неминуемо наступил. Мичман прощался со своими молодыми сотрудниками в кафе «Ореанда». Впервые выпил вина. Говорят, на войне не дано слышать пулю, которая тебя убьет. Расставание дано слышать, которое тебя убивает.

Как друга ропот заунывный,

Как зов его в прощальный час,Твой грустный шум, твой шум призывныйУслышал я в последний раз.. . . . . . . . . . . . . . . . . .Прощай же, море!..

А. С. Пушкин

«Чем дальше Ялта, тем дороже та хорошая крепкая дружба, что объединяла нас». Это он написал Алле Федоровне Сащенко после отъездного дня. Еще: «Дали затуманиваются не только обилием событий внешних и внутренних, но и неизбежным затуханием световых отблесков ушедших в сторону образов». Это он о себе — как ушедший в сторону образ. И подпись: «Незабывающий Палеолог». Друзей он не забывал — умел хранить дружбу от начала и до конца. Настойчивость грусти. Крепкое пожатие руки. Светлый смех. Не хотел, чтобы затуманивалась дружба.

Владлен Гончаров, возвращаясь с командой альпинистов с французских Альп, случайно встретился с ним в Париже на улице Рю дю Бак (Rue du Bac). Показывая Гончарову город, Палеолог сказал:

— Я прожил здесь более тридцати лет, люблю Париж. Но умереть хочу дома, в России.

Вернуться Александру Константиновичу не суждено было, не успел. Надолго и тяжело заболел: сказались годы концлагеря, войны, контузия. Да и возраст — уже к девяноста годам. А так хотелось домой, в Крым.

В Крыму, в Ялте, остались только письма с настойчивостью грусти об утраченном, о потерянном — о кафе «Ореанда», о Чуфут-Кале, об Ифигении, дочери царя Агамемнона, которую принесла в Тавриду на облаке богиня Артемида (в Крыму есть скала Ифигения), о Севастополе и его кораблях, о тропах к местам партизанских землянок. «Я мог бы рассказать Вам всю историю этих мест от пещерных городов до Отечественной войны».

Многому можно было и должно было у него научиться, но прежде всего безграничной, безвозмездной и даже, может быть, так — безрассуждающей любви к Отечеству. «Посылайте мне все всеми видами почты небесной и земной». «И хотя вокруг «Париж, Париж, Париж», а хочется небесной и земной почтой получать все, все из России».

Родина, Отечество. Глубоко личное чувство.

Мы с Викой видели Александра Константиновича Палеолога один раз, издали, но все равно не можем себе простить, что не подошли к нему, не познакомились с ним.

Мы собирали его жизнь по воспоминаниям, по догадкам и даже предположениям. Возможны неточности? Возможны. Свою биографию для «Интуриста» он написал всего лишь десятком простых обыденных фраз. Но хочется верить, что мы, встретившись с ним, вдруг преодолели бы это его палеологовское неуступчивое молчание. Кто в Крыму мог бы рассказать о нем последовательно и подробно? Мокроусов. Но Алексея Васильевича давно уже нет. Или Македонский. Но Михаила Андреевича тоже давно нет.

Александр Палеолог оставил на хранение на берегу Черного моря, в Ялте, у Аллы Федоровны Сащенко, самое дорогое, что имел, — письма своих детей, своих «стрижей». Незабывающий Палеолог и… Незабываемый Палеолог.

Особенно дорог Палеологу был Гурзуф. И особенно дом, построенный французским иммигрантом в 1811 году генерал-губернатором Новороссийского края и Крыма герцогом Ришелье, арендованный потом генералом Раевским по совету генерала Бороздина. В этом доме Раевских, как известно, поселился Пушкин. Вот как описывает виллу писатель Всеволод Никанорович Иванов в историческом повествовании «Александр Пушкин и его время»: «Темные кипарисы обступили ее, ветры обдували ее, мерно качалось индигово-синее море, бился о скалы вечный белый прибой… Солнце зажигало повсюду искры зноя, осыпало ими силу камня и зелень, блестками играло на широком море с косыми парусами турецких фелюг… И вот что и станет главным здесь для поэта — простор, свежий простор…».