Мальчуган

– Наша школа на том углу столкнулась с педагогическим училищем, – ответил он.

Говорят, что средние школы и педагогические училища во всех префектурах искони враждуют между собой, как обезьяна с собакой. Неизвестно отчего, но и по своим нравам школы и училища очень отличались друг от друга. Чуть что – и драка. Вероятно, в этих тесных провинциальных городишках очень скучно жилось и, может быть, драки просто были развлечением.

Я сам любил драки, да и посмотреть было интересно, поэтому я почти бегом бросился к месту происшествия.

Передние возмущались: «Что за безобразие! Не напирайте». А сзади орали: «Нажимай! Нажимай!»

Расталкивая школьников, я уже почти пробился к перекрестку, как вдруг послышалась громкая и резкая команда: «Вперед!» – и педагогическое училище с торжеством двинулось. Как видно, столкновение из-за того, кому идти впереди, уладилось, и в результате школе пришлось потесниться. Говорят, что по рангу педагогическое училище выше средней школы.

Торжественная церемония празднования Дня победы оказалась очень несложной. Сначала командир бригады прочитал поздравление, потом губернатор прочитал поздравление. И все присутствующие закричали «Банзай!» На том все и кончилось. Насчет увеселений было сказано, что они состоятся после полудня, поэтому я пошел домой и решил покуда что ответить на письмо Киё, а то меня все время это беспокоило. Она просила: «Следующий раз напиши поподробнее», так что нужно было написать ей как можно обстоятельнее. Я взял листок писчей бумаги и приступил к делу, но, хотя писать и было о чем, я не мог придумать, с чего мне начать. Одно казалось скучным, другое – неинтересным. «Что-нибудь бы такое, о чем писать легко, чтобы голову себе не ломать, и в то же время чтобы и Киё интересно было», – соображал я. Но такого как раз и не находилось. Я натер тушь, смочил кисточку и стал глядеть на бумагу, потом опять смочил кисточку, опять развел тушь и опять глядел на бумагу, – но сколько я ни повторял эту процедуру, ничего сочинить так и не мог. В конце концов, убедившись, что письмо мне не написать, я закрыл тушечницу. Очень уж это канительно – письма писать! Вот приеду в Токио, там при встрече обо всем и расскажу, – это куда проще. Не то чтобы меня никак не трогало беспокойство Киё, но, право же, мне легче было бы выдержать тридцатисемидневный пост, чем написать ей подробное письмо, как она просила!

Я отбросил в сторону кисть и бумагу, растянулся, подложив руки под голову, и стал смотреть в сад. Но мысль о Киё не оставляла меня. Я думал: если здесь, вдали, я тревожусь о ее судьбе, то Киё непременно должна почувствовать это. А раз почувствует, то к чему письмо? Если ничего не писать, она подумает, что я живу благополучно. Письма нужно писать, когда кто-нибудь помер, или заболел, или еще что-нибудь стряслось.

Хозяйский садик занимал примерно тридцать квадратных метров. Здесь не было хороших садовых деревьев, росло только одно мандариновое дерево, оно было выше ограды и служило как бы отличительной приметой нашего дома. Возвращаясь, я всегда им любовался. Для меня, никогда не покидавшего Токио, видеть, как растут мандарины, было в диковину. Зеленые плоды, постепенно созревая, станут желтыми, вот будет красота! Они и теперь уже наполовину пожелтели. Хозяйка говорила, что это очень сочные, вкусные мандарины. «Как поспеют, кушайте, сколько хотите», – сказала она. И я решил, что каждый день буду понемножку есть их. Недели за три можно вволю наесться. Вряд ли я уеду отсюда в течение этих трех недель.

Я думал о мандаринах, когда зашел «Дикобраз».

– Раз сегодня праздник, я решил, что мы с тобой отметим его, – объявил он, – вот я и купил говядины, – и, вытащив из рукава 48

сверток, он бросил его посреди комнаты.

Дома хозяйка кормила меня одним сладким картофелем да соевым творогом, а посещать закусочные, как известно, было запрещено. Словом, я сказал: «Прекрасно», быстренько взял у своей старухи кастрюлю и немного сахара, и мы принялись готовить.

– Слушай-ка, – сказал «Дикобраз», уплетая за обе щеки мясо, – ты знаешь, что у «Красной рубашки» есть гейша, с которой он близок?

– Конечно, знаю. Это одна из тех, что приходили на банкет, когда провожали «Тыкву».

– Вот именно. Но я только теперь заподозрил это, а ты прямо молодец, сразу догадался! – одобрительно сказал «Дикобраз». – И ведь надо же, – продолжал он, – через два слова в третье говорит о «достоинстве человека» да о «духовных радостях», сам же, оказывается, с гейшами путается! Вот дрянь-то. Хоть бы он другим не мешал развлекаться, так еще куда ни шло, а то, смотри, – если ты, например, зашел разок поесть гречневой лапши или рисовых лепешек, так он уже кричит, что это подрывает порядок и дисциплину, да еще через директора действует! Верно ведь?