Маленькая ведьма

Отпустив своих пластунов отдыхать, Павел Андреевич по пологой змеящейся тропинке вышел к гавани. Уже светало, но спать ему отчего-то перехотелось. Посему, побродив немного по сопке, скрывающей в своем чреве каземат с кургузой дальнобойной гаубицей системы Канэ, он сел на камень и принялся смотреть на полную кораблей бухту.

Который месяц идет война — и какая-то неправильная война. Еще мощный, запертый в гавани русский флот мог выйти в море и неплохо надавать по зубам потерявшим всякий страх японцам. Но он стоял на приколе, неподвижный и бессильный. Мало того, противник подтянул мониторы с крупнокалиберными гаубицами и, стреляя навесом через загораживающую их гряду, засыпал город и порт здоровенными «чемоданами».

С горечью Давыдов посмотрел на замершие громады боевых кораблей. Толстая бортовая броня была неплоха, но падающие сверху на тонкие листы палубного настила японские «гостинцы» беспрепятственно пробивали ее, разрываясь внутри. Вон, уже «Ретвизан» затонул на мелководье. Лег на киль, сильно накренившись на левый борт, меж надстроек и бессильно застывших орудийных башен гуляют свинцовые волны. Вот «Пересеет» с развороченным носом приткнулся к стенке — нужен кессон для ремонта, а для этого надо прорваться во Владивосток. Даже отстреливаться нельзя — пришедшая из столицы высочайше утвержденная депеша запрещала огонь с броненосцев «вслепую», с закрытых позиций. Излишний и бесполезный расход дорогостоящих боеприпасов, видите ли!

Павел Андреевич чувствовал поднимающуюся в душе бессильную злобу, и от этого ему стало как-то душно и мерзко. Рванув ворот, он глубоко вздохнул пару раз, помянул ласковым словом императора, всех адмиралов и генералов скопом, японцев и их мать — в общем, неплохо вышло, душевно. Потянувшись за сигаретами, он увидел, что уже совсем рассвело. Внизу давно началась еле заметная издали повседневная суета, подсвечиваемая разгоревшейся зарей. Новый день, новые заботы…

С моря, шелестя и чуть подвывая, прилетел первый утренний снаряд.

«Японец, восьмидюймовый» — еще успел подумать опытный морской офицер, чувствуя взметнувшуюся в душе смутную озабоченность, прежде чем мир разлетелся и исчез в колюче-оранжевой вспышке пламени. [6]

* * *

Холод, стылый и ненавистный холод. Мерзкий, выматывающий все нервы и вымораживающий душу. Мутный, липкий и беспросветный, как осенний туман, он обволакивал со всех сторон, обещая покой.

И все же искорка жизни, выдернутая бестрепетной рукой, выскочила из вселенского равнодушия и крохотным, но ярким метеором сверкнула на небосводе судьбы…

Судорожно закашлявшись, Павел Андреевич дернулся, заорал дурным голосом, еще чувствуя, как его разрывает на части неумолимая злая сила, — и открыл глаза, поводя вокруг безумным взором.

В лицо сразу ласково плеснуло чем-то холодно-соленым и хорошо знакомым. Отряхнув с лица воду и проморгавшись, лейтенант приподнялся на дрожащих руках. Море — серо-зеленое, равнодушное и все же какое-то чертовски родное. В уши ударили крики. Обернувшись, лейтенант увидал ринувшуюся к нему толпу людей в лохмотьях. Они горланили что-то, приплясывали, но он не почувствовал в них угрозы. Напрягши память, он вдруг осознал, что, хотя слова и выговор этих людей звучат дико непривычно, он их прекрасно понимает.

— Хейя! Море услышало нас! — Десятки заботливых рук подхватили ошалевшего от такого теплого приема лейтенанта и потащили прочь от линии воды туда, где на песке лежали смоленые, какие-то совсем настоящие и вовсе не похожие на музейные экспонаты ладьи…

Проснулся он потому, что чертовски вкусно запахло чем-то съестным. Не открывая глаз, Давыдов потянулся, ощущая разливающуюся по молодому телу бодрость, и все-таки приподнялся с ложа.

Оказалось, что морской берег со старинными кораблями и толпа разномастных оборванцев ему вовсе не приснились. Он лежал на мягкой шкуре какого-то зверя в тени крутобортой ладьи, а замурзанная девчонка с улыбкой протягивала ему деревянное блюдо с весьма аппетитным содержимым.

— Мейко, наш ярл изволил проснуться! — радостно крикнула она в сторону, и перед взором бодро поглощающего пищу человека появилась красивая молодая женщина.

В другое время Павел Андреевич бросил бы к дьяволу все что угодно, чтобы пообщаться с такой красавицей. Статная и величавая, с неуловимой женственностью и в то же время властностью, она притягивала взгляд, как норд стрелку компаса. Но незнакомка мягким жестом руки показала — продолжай, продолжай! А сама стала рассказывать.

Постепенно от удивления у лейтенанта пропал всякий аппетит. Ибо выяснились вещи настолько диковинные, что впору было впасть не то что в задумчивость — в отчаяние.

— Пойми, незнакомец, — это не твой мир. Но он ничуть не хуже.