Маленький ансамбль

— Дак как? Почту на Баранникове я вам стопочкой приготовил, вы ее взяли, а лично-то вам телеграмму я к чернильнице приставил, чтобы вы ее первым делом увидели, а вы ее не заметили, а телеграмма срочная, пришлось старику идти к вам. Получай, почтальонка.

И он протянул мне телеграмму — это был вызов из театра.

Через два дня мы навсегда покинули село Баранниково, переехав в Свердловск.

А месяц спустя, возвращаясь из театра с дневного спектакля, я услышала крик:

— Почтальонка!

Я не подумала, что это относится ко мне и продолжала идти.

— Почтальонка! — опять услышала я и обернулась.

На другом конце площади стояли баранниковские молочницы. Я перебежала к ним.

— Ой-ой, девка, стоим мы все гуртом, смотрим: то ли наша почтальонка бежит, то ли которая незнакомка. Тебя ведь без сумки не узнать.

Я пошла их проводить до трамвая, выслушивая баранниковские новости.

— Лиза, а правду нам твоя хозяйка сказывала, что ты артисткой работаешь? — спросила самая молоденькая. — Да-к какая ты артистка-то, которые в длинных платьях поют или которые уж совсем голые по проводам ходят?

Потом я помогла им уложить бидоны, и мы стали прощаться.

— Ну, Лиза, — сказала, беря мое лицо в руки, тетка Варя, — видим мы, что тебе хорошо; девка, ты уж и не в валенках ходишь, а в которых-то башмачках, видать, ноги-то мерзнут! И шапчонка-то на тебе городская, не как почтальонкой в платке ходила, и глаза веселенькие ... Но знай, девка, гак ли, сяк ли сложится твоя Жизнь, а в селе Баранникове тебя всегда примут и почтальонскую сумку для тебя — с любого сдерем!

Прошло несколько лет. Отгремела война. И МХАТ снова приехал на гастроли в Свердловск. Днем мы выступали на Уралмаше, а потом по цехам. По цехам нас водил пожилой инженер, которого в последнем цехе куда-то отозвали, и он передал свои полномочия конструктору. Невысокого роста, в сером костюме, красиво оттенявшем его начинающие седеть виски и серые, широко расставленные глаза. Мне показалось его лицо знакомым.

И, уже не слушая объяснений, я мучительно вспоминала, откуда я могу его знать. Чтобы лучше разглядеть его, я старалась встать так, чтобы он не видел меня, и заметила, что его серые глаза ищут меня. Значит, и он меня знает ...

Цех был последний. И, так ничего не вспомнив, я села в ожидавший нас автобус к открытому окну. На небольшой площади перед заводом, где стоит чугунный танк, поставленный в честь окончания войны, медленно прогуливается конструктор в сером костюме. Если его глаза поднимаются, то только на мое окно.

— Помогите мне вспомнить, откуда я вас знаю, — сказала я, подойдя к конструктору.

— Короткая же у вас память, — улыбнулся он. — И фронт не вспомнили, и Баранниково не вспомнили? А почтальонка Лиза? Я живу на Уралмаше, — говорит Володя. — У меня есть машина, давайте-ка, съездим к маме в Баранниково. Она там со старшим братом живет.

— Со старшим? — удивилась я.

— Со старшим, Лиза, — военкоматы ошибались — не то что гадалки. Он партизанил, потом в плену был, ранен сильно был.

Но пора было уезжать. Актеры уже сидят в машине. Я сажусь у открытого окна, Володя не уходит. Актеры острят:

— Объясните ей еще раз про плавку, ее всегда интересовала тяжелая индустрия.

— Еще я вас что-то хочу спросить, — говорит Володя, когда водитель уже сел за руль, — да боюсь.

— А что для меня что-нибудь обидное?

— Нет, что вы! Вам гадалка все правильно нагадала?

— Все ...

— Все до капельки?

— Все до капельки. А знаете, Володя, все-таки лучше, что гадалка ошиблась в случае с вашим братом, чем в моем. Ведь страшнее смерти ничего нет.

ИЗ ФРОНТОВОГО ДНЕВНИКА

Однажды мы выступали на аэродроме. Еще не кончился концерт, как появился представитель с соседнего аэродрома с просьбой выступить и у них. Лететь на У-2 минут пять. Мы согласились, но нас очень смущал «костюмный» вопрос. Тут нам достали духовые утюги, и мы привели в порядок все платья. Укладывать их в чемоданы, снова мять было жаль. Тогда летчик предложил проводить нас туда пешком. Идти лесочком 25—30 минут. А вещи «переправят на самолете». Нам понравилось это предложение. Было приятно пройтись в хорошую погоду лесом. Нас сопровождал прилетевший летчик.

Дорога была красивая, с типичными для Молдавии холмами. Мы шли в длинных концертных платьях; для фронтовой обстановки это было, конечно, необычно.

Вдруг послышался тяжелый гул самолетов и показалась шестерка немецких бомбардировщиков. Летчик коротко скомандовал: «Ложись». Я не могла себе представить, что лягу в только что отглаженном платье на землю, и только свернула с тропинки в траву. Сзади себя я услышала голос скрипачки:

— Вы серьезно говорите — ложиться?

— Абсолютно серьезно.

— Вы с ума сошли, капитан,— сказала певица.— Как можно лечь в концертном платье? Конечно, вам хорошо, вы в комбинезоне...

Наши мужчины в отглаженных брюках тоже не собирались укладываться. Все продолжали путь. Бомбардировщики, нагнав нас, стали медленно набирать высоту и скрылись в облаках.