Маленький мудрец

– так, кажется, сказал поэт. Валерий то улыбался, то хмурился, то растерянно хлопал ресницами. Я счел за должное удалиться в свою комнату, хоть все равно не понимал ни слова: говорили по-эстонски. У меня имелось занятие, достойное отважного сыщика: заполнение налоговой декларации. Не так уж трудно было догадаться, кто вызвал смятение в душе мужественного директора сыскного агентства «Луч». Первая любовь, такая счастливая в детстве и такая трагическая в отрочестве и юности, напомнила о себе снежным московским вечером в день католического и лютеранского Рождества. Я ни разу не видел женщины с красивым именем Анна-Мария, ни разу не слышал ее голоса, но моментально «навел резкость». Все-таки странно, что он так разволновался. Странно, странно. Анна-Мария – это такое далекое прошлое! С тех пор все поменялось: люди, семьи, государственный строй. С тех пор у Валерия была Лика, и не стало Лики. С тех пор у меня была Ева, и не стало Евы. Но не обо мне, не обо мне речь, не обо мне… Я отложил налоговую декларацию и отправился на кухню. Достал из холодильника шампанское, шоколад, яблоки и мандарины. С детства Валерий привык отмечать 25 декабря Рождество Христово, вот я и приготовил ему маленький сюрприз. Подносик красочный тоже купил заранее в «Тысяче мелочей». И свечку толстую. Водрузил все великолепие на поднос и вплыл в комнату с самым торжественным видом.

– С праздником!

И, собравшись с духом:

– Хяйд пюхи!

Во как! Это «хяйд пюхи» я извлек из русско-эстонского разговорника, приобретенного у букиниста на эстонском острове. Хотел найти и извлечь «счастливого Рождества», но разговорник был советских атеистических времен, поэтому никакое «рождество» там не фигурировало. Но и этих двух слов оказалось достаточно: в комплекте с шампанским и зажженной свечой они произвели на Валерия необходимое впечатление. Глаза его потеплели, он захлопал в ладоши, словно ребенок, дождавшийся подарка. Смеркалось. Мы сидели при свете свечи, думая о своем, и, в общем помалкивали. Мы потому еще так ладили с Валерием, что, находясь вместе, умели молчать, не надоедая друг другу пустой болтовней и не включая телевизор. Не нарушали одиночества друг друга и в то же время не были одинокими.

Наконец Валерий произнес:

– Это Анна-Мария звонила.

Я кивнул. Потом почувствовал необходимость как-то успокоить своего друга.

– Ну и чего ты разволновался? Прошло столько лет, все теперь другие: ты – другой, она – другая…

Красноречивый взгляд остановил череду банальностей.

– Она – другая. Я – нет.

Я пожал плечами.

– Анна-Мария в моей жизни – рубеж.

– Рубеж?

– Да, рубеж. До этого рубежа я был таким, как все. После – уже не таким. У нас с ней было общее счастливое детство. А в общее счастливое отрочество я не попал.

– Но с другими ребятами ты тоже не попал в общее счастливое отрочество.

– С другими попал. А с ней – нет. Это ведь особый случай, не так ли?

Глупо было спорить, апеллируя к прямолинейной логике. Со мной сейчас говорил человек более чем своеобразный. Своеобразной была и его логика, он к ней и прибегал в своей непростой и яркой жизни. Я только спросил:

– Так. Звонила Анна-Мария. Поздравить с Рождеством?

Валерий вздохнул и сказал:

– Не только.

– Что еще?

– Юку приезжает.

– С Анной-Марией?

– Один.

– Чего?

– У него культурная программа. Третьяковка и памятник Петру Первому.

– Что еще?

– Театры там…

– Цирк?

– Пошел он…

Я засмеялся. У каждого из нас были свои причины не любить Юку Тамма. У Валерия – женитьба одноклассника на Анне-Марии. У меня – недавнее обвинение в убийстве. Хотя, если разобраться… если честно и беспристрастно разобраться… Маленький Валерий все равно не мог жениться на большой Анне-Марии. А что касается меня – офицер исполнял свой служебный долг, и только. Допрашивал без пристрастия и освободил без досады. Но мы Юку не любили. Вопреки линейной логике. Не любили, и все. И я спросил:

– А вместе с женой любоваться памятниками Церетели невозможно? И в театр – невозможно?

– Это их дело, – сухо сказал Валерий. – Но принять надо.

– Встретить на вокзале? – уточнил я.

– Нет, он едет на своей машине. Чтобы обозревать просторы.

– Просторы московских пробок?

– Он еще и в Питер собрался. Вернее так: сначала в Питер, потом уже в Москву. А еще вернее – он уже по Питеру покатался. Там у него дела были какие-то. И теперь выезжает в Москву.

– Понятно.

– Что понятно?

– Выезжает из Питера в Москву.

– Ага. А где жить будет, понятно?

Я развел руками: какое мне дело, где будет жить педантичный офицер эстонской полиции, которому приспичило поставить очередную птичку в плане повышения личного уровня. Культурного.

– Я сказал, что у тебя, – потупившись, сказал Валерий. – Ты, ведь свою квартиру так и не сдал пока?

Я вздохнул и принялся натягивать куртку.

– Ты куда? – спросил Валерий.

– Поеду, сделаю большую приборку. Не принимать же иностранного гостя в неопрятной квартире!

Валерий молча пожал мне руку.