Маленький сюрприз для мажора

— Вызови консьерж-сервис, они все уберут, — говорит мне.

И это становится последней каплей.

С шумом ставлю стопку тарелок в мойку и разворачиваюсь к Шипу лицом.

— Так, Артур. Нам нужно очень серьёзно поговорить и обсудить твою роль в нашей с Марьяной дальнейшей жизни. Только подожди, пожалуйста, я её уложу.

Вынимаю дочь из качелей и несу наверх. Но сегодня, как назло, Маня укладываться спать не хочет. Перевозбудилась или чует, что я собираюсь выяснять отношения с её любимым папулей, поэтому капризничает и никак не уплывает в страну грёз. Мне приходится и песенки петь, и всего Чуковского рассказывать, и даже Маршака прихватить, пока, наконец, из кроватки не раздаётся мерное сопение.

Спускаюсь, вниз, гадая, осталось ли в гостиной с кем разговаривать. Но Артур, к счастью или несчастью, меня терпеливо ждёт. Он чувствует себя вполне комфортно, завалившись на диван и листая телефон. Я краем глаза отмечаю, что со стола все убрано и гудит посудомойка. Интересно, это он сам удосужился поработать или вызвал консьержей?

Раздражение подстегивает мою решительность, и я усаживаюсь в кресло, сцепляю руки в замок, дожидаюсь, пока Шип сядет, и больше не мешкаю:

— Артур, меня невероятно сильно беспокоит текущее положение вещей, — говорю предельно серьёзно, чтобы он не заподозрил меня в кокетстве. — Да, у нас с тобой общая дочь, но мы, по сути, малознакомые, чужие друг другу люди. И мне не нравится, что ты пытаешься мной командовать и распоряжаться.

Артур смотрит на меня тяжело, его губы сжаты в тонкую линию, а голос, когда он начинает говорить, звучит язвительно и резко:

— А что именно такого ущемляющего твою свободу и достоинство я сделал?

Я не могу так сразу найти слова и объяснить свои ощущения. Ведь вроде он ничего и не делал такого, но я же чувствую давление.

— Я как будто под постоянным надзором и не чувствую, что принадлежу сама себе, — пытаюсь донести до него проблему.

— То есть ты бы хотела водить сюда, — он на секунду запинается, подбирая приличное слово, — любовников, но только из-за страха передо мной этого не делаешь?

Ну, Ник! Спасибо, что мысль подбросил! Тон у Шипа такой, что у меня волосы на голове шевелятся. Правда, не от страха, а от гнева.

— Чего? Рехнулся совсем? Какие любовники? У вас с Ником только в одну сторону мысли возникают! — шиплю я и впиваюсь руками в подлокотники. — Я тебе про другое говорю! Но ты меня не слышишь.

— Скажи так, чтобы услышал.

Я очень надеялась на другой разговор. Хотела обсудить спокойно мои права, планы на жизнь, его планы на жизнь… Но на эмоциях всё катится кубарем в непонятную сторону.

— Прекрати мной командовать! Приказывать, что мне делать! Следить за моими передвижениями! Ты отец Марьяны, ты имеешь право заниматься ею и принимать участие в её воспитании — я это приняла, не спорю и пошла тебе на уступки. Но на этом всё! Между собой мы будем общаться как деловые партнёры, и никак иначе…

Говорю и вижу, что Артуру неприятно это слышать. Сердце кровью обливается, и я даже жалею в глубине души, что так резка с ним, но понимаю: у Шипинского слишком тяжёлый и властный характер, нельзя давать ему слабину, иначе потом сильно об этом пожалею.

— Я тебя услышал, — говорит он холодно и поднимается, — придумай формат моего дальнейшего общения. Ежедневного общения с дочерью таким образом, чтобы не мозолить тебе глаза. Деньги на Марьяну я буду переводить тебе на карту ежемесячно. Ну и визит моих родственников тоже отменять не будем. Придётся тебе потерпеть их у себя в гостях, а потом придумаем и им формат общения с мелкой. На этом можешь выдыхать.

Артур идёт к двери, я за ним следом, еле-еле сдерживаясь. Мне так больно от того, что я его обидела. Что не благодарю за заботу. Из горла прямо рвутся слова: «Прости меня, Артур. Я говорю глупости, потому что мне просто-напросто страшно!». Но я молчу. Закрываю за ним дверь и только тогда себя отпускаю. Разрешаю слезам катиться по щекам и даже не вытираю их. Сейчас поплачу, и станет легче. Я все сделала правильно. Это к лучшему.

Глава 17

Артур

Ужин, мать его, удался! Хотя что это я? Он удался: завтра брак Арины и Вольцева будет аннулирован, а Марьяне выдадут новое свидетельство о рождении, где в графе «отец» будет стоять моё имя. А то, что пришлось выслушать от Арины гневную отповедь — это нормально. Я и сам чувствовал, что перегибаю.

Вызываю лифт и спускаюсь вниз. Не чтобы пустить пыль в глаза Незабудке — хочу пройтись, остыть. Если приду весь такой взвинченный домой, Пех опять будет ржать и учить меня жизни. Если он дома, конечно. Хотя, надо сказать, доля истины в его словах есть…

— Шип, вспомни классика про чем меньше, тем больше, — выдал он мне на днях. — Ты так за своей Незабудкой носишься, что даже мне тошно от твоей чрезмерно душной заботливости. Она пугает.

— Да что я такого сделал? — Тогда я ещё не понимал и поэтому возмутился. — Помог вещи собрать?

— Ну ты сам подумай. Вот помнишь, твоя мать и бабка проявили о тебе заботу и помогли Фроловой? Ты им за это благодарен?

— Гонишь? Причём тут это вообще? Это разные вещи.