«Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949

Уезжая в отпуск, демобилизуясь или отправляясь на другое место службы, как офицеры, так и вольнонаемные увозили не только домашнее имущество и вещи, но и потребительские привычки. Так вместе с вещами в СССР «перетекали» и новые стандарты потребления. По свидетельству М. Ю. Германа, «дорогих трофейных (немецких, главным образом) приемников было множество – привезенных, купленных, выменянных. В полированных деревянных, эбонитовых или пластмассовых футлярах, монументально-значительные, торжественные и грозные, как сам тысячелетний рейх, они украшали „приличные“ квартиры, наполняли их гулкими голосами достатка…». В массовое сознание, считает М. Герман, «входило тем временем нечто новое, своего рода невнятная „квазиевропеизация“. Речь о феномене, даже, если угодно, своего рода „субкультуре“ репараций… В страну хлынул сумасшедший, избыточный поток предметов западной, в основном, естественно, немецкой цивилизации. Мебель, одежда, автомобили, мотоциклы, велосипеды, ковры, сервизы, хрусталь, бронза, люстры, радиолы и пластинки, паркеровские ручки и фарфоровые пастушки (от старого Мейсена и драгоценных датских фигурок до бюргерского кича), бижутерия, фотоаппараты, часы, игрушки и тысячи других обольстительных мелочей. Они привозились, дарились, менялись, продавались, вкрадчиво заполняли витрины, украшали дома богатых и тревожили мечтания бедных, исподволь формируя новый общественный вкус»863

.

А. Л. Усанова, изучавшая историю жилого интерьера, пришла к выводу, что «поток трофейных подарков, хлынувших в города в послевоенное время, явился важным компонентом в формировании эстетических предпочтений, особенно у провинциального населения»864

. А начиналось все это в «маленьком СССР» и ГСОВГ. После службы в Германии энтузиасты консюмеризма рассыпались по всей стране. Это не решало, по крайней мере для абсолютного большинства населения, послевоенных снабженческих проблем, но добавляло новые штрихи в разнородную картину обеспечения советского населения новыми предметами быта, одеждой и обувью. Шла своего рода филиация вещей, возможно, именно тогда были сделаны если не первые, то более уверенные шаги на пути превращения вещи в символ, а сталинского человека – в начинающего «вещиста». Подобные заимствования жизненных образцов плохо поддаются историческому описанию. Но история повседневного существования обитателя СВАГ представляется нам прецедентной практикой продвинутой группы советских потребителей, которые способствовали созданию стиля жизни неканонического позднего сталинизма. Поместив сталинского человека в необычные для него условия оккупированной Германии, история поставила уникальный социальный эксперимент, который не только раскрыл необычные грани советской повседневности, но и обнаружил способность закостенелых советских потребительских практик к существенным трансформациям.

СТАЛИНСКИЙ ЧЕЛОВЕК НА РАНДЕВУ С ЕВРОПОЙ. ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Сваговцы были советскими людьми. Они пришли в Германию со своим весьма странным пониманием демократии и классового подхода, с твердой привычкой к безальтернативным выборам и решениям, с советской шкалой прогрессивного и реакционного, с наивным ожиданием от немцев, хотя бы от рабочих, «сознательности» во всем, что касалось выполнения приказов оккупационной власти. Мысли новообращенных «оккупантов» были заполнены идеями обострения классовой борьбы и противодействия «враждебным проявлениям». При столкновениях с немецким миром в памяти сваговцев оживали родные и знакомые с детства картины: строгие уполномоченные из райкома, накачки и вызовы на ковер, угрозы за саботаж хлебозаготовок, подозрительность к чужим, социалистическое «давай-давай», неудержимое желание что-нибудь немедленно перевыполнить и обязательно любой ценой… Жизненный опыт сталинского человека, его непоколебимая «советскость» были тем основным и глубинным, с чем он вошел в Германию и от чего ему до самого конца существования СВАГ не давали избавиться.

Пытаясь управлять немецкой жизнью, выполняя в меру собственного разумения вышестоящие указания, многие сваговцы, обремененные советским опытом, путались, ошибались и недоумевали, сталкиваясь с чуждой, враждебной, пусть и поверженной Германией. Иногда, особенно в начале оккупации, просто не знали, как правильно поступить, импровизировали, с трудом выходя за рамки своих советских (пред)убеждений и управленческих привычек. А чаще оставались в этих рамках, пытаясь адаптировать Германию к родным и близким советским смыслам и образу действий. Нередко попадали впросак. Неадекватный реальной Германии советский политический язык не только искажал восприятие, но и был способен свести на нет благие намерения сваговских чиновников и даже предписания сталинской большой политики. В политическом подсознании сваговцев, если можно так выразиться, советский пример присутствовал (или должен был присутствовать) как эталон, прикладывая который к Германии следовало оценивать все ее «несовершенства» и всю ее несоциалистическую «отсталость».