Малярка

— Пойми, Дуня, надо бороться за своё счастье. Покорность — она к добру не приводит. Твоего отца на заводе искалечили и даже пособия ему не назначили. Твоя мать умерла с голоду. Неужели ты такую же судьбу готовишь нашей Валюшке? Нет, Дуня, мы так жить не хотим. Мы добьёмся своего. Пусть меня, как одного из зачинщиков, выбросят, посадят в тюрьму. Зато дети наши будут жить хорошо. — И, заметив Валю, Димитрий подошёл к ней.

— Пошли гулять.

Девочка обрадовалась. Она прыгала около него, кричала:

— Посмотри, папа, как светло там, в поле! А на нашей крыше тоже солнышко!

Димитрий оглянулся на свою хибарку. Она походила на сарай или хлев. Столбовы за ничтожную плату взяли её в аренду. Димитрию нравилось, что домик стоит на пригорке, вдали от жилья. Кругом — широко, и всякого, кто подходит, видно. И до Мотовилихи близко, но дым от заводских труб сюда не долетает.

Они спустились с пригорка. Отец сел на камень, словно поджидая кого-то. Вскоре рабочий в синей рубахе подошёл к нему.

— Пойди, дочка, пособирай цветы! — сказал Столбов и тихо заговорил с ним. Когда чужой человек отошёл, отец позвал Валю домой. И как быстро они пошли, почти побежали!

— Почему ты так запыхался? — спросила мать.

— Мне надо на собрание, — торопливо бросил Димитрий. Дуне хотелось расспросить мужа, но он, взяв кепку, уже бежал к воротам.

— Ты бы дочь пожалел! — крикнула она с досадой. Димитрий обернулся к ней и очень серьёзно сказал:

— Жалею, Дуня, потому и борюсь за счастье таких, как она.

Глава третья

Столбов закоулками добрался до знакомых ворот. Домик стоял в саду. Одним боком он врос в землю; крыша у него была вся в заплатах, двери перекосились. От густо разросшихся деревьев кругом было темновато.

Димитрий не первый раз приходил сюда на собрания. На его условный стук открыли дверь.

В небольшой комнате сидели и стояли человек десять. Столбов знал всех, кроме одного. Незнакомый ему человек, с русой бородой и тёмными густыми бровями, что-то горячо говорил, опершись на стол. Он мельком взглянул на вошедшего, продолжая свою речь.

— Это приезжий оратор из города. Дельно говорит! — шепнул Димитрию сосед.

— … Вы слышали, товарищи, о расстреле митинга путиловских рабочих в Петербурге? Трёхсоттысячной забастовкой ответил питерский пролетариат на этот расстрел. Один за другим присоединяются к забастовке другие города. Ваш город — промышленный, рабочих здесь много. Неужели вы не поддержите питерских рабочих?

— Конечно, поддержим! — первым отозвался Столбов. Опершись о подоконник, он внимательно слушал оратора и не заметил, как хрустнула сухая ветка за окном. Но тень, упавшая на пол, привлекла его внимание. Чуть-чуть повернувшись, он стал вглядываться в кусты, потом крикнул: «Полиция!» — выпрыгнул в окно и бросился на кого-то. Но дом был уже окружён городовыми.

* * *

Валя крепко спала, раскинув ручонки. Ей снился залитый солнцем луг, где так много всяких цветов. Она нарвала большущий букет.

— Это тебе, папа!

Девочка улыбнулась во сне. Ей было так хорошо! Но вдруг она вскрикнула от боли и с испугом открыла глаза. Она оказалась на голом холодном полу. Какой-то чужой человек с недобрым лицом и длинными рыжими усами ощупал со всех сторон её тюфячок и отшвырнул его в сторону. В комнате было несколько городовых. Они переворачивали всё вверх дном. Мать хотела взять девочку на руки, но, обессиленная, сама опустилась на пол.

— Что расселась! — грубо крикнул начальник, писавший что-то за столом. Он сапожищем ткнул Дуню и велел ей расписаться.

Когда все ушли, мать уложила всхлипывающую Валю и долго сидела около неё.

Димитрий не вернулся. Не пришёл он и на следующий день. А ночью кто-то тихонько постучался в хибарку Столбовых. Мать с тревогой и надеждой подбежала к двери. На пороге стояла женщина, закутанная в платок. Не заходя в избу, она тихо сказала:

— Снеси завтра Димитрию что-нибудь в острог.

— В тюрьме он! — ахнула Дуня.

— Моего тоже забрали, — сказала женщина и скрылась. Надеяться на скорое возвращение мужа Дуне не приходилось. Она опять с большим трудом нашла себе работу. Валя снова целые дни оставалась одна-одинёшенька. Девочка старательно поливала огород. Она не могла поднять тяжёлое ведро и носила воду маленькой лейкой. И сколько же раз ей приходилось проделывать путь от бочки, куда мать наливала воду, до грядок! Сначала она бегала с лейкой, но скоро от усталости едва-едва передвигала ноги. Бросить не хотела: надо было помочь матери.

* * *

Каждое воскресенье Дуня складывала в узелок варёную картошку и хлеб. В тюрьме заключённым, кроме жидкой баланды, ничего не давали. Валя молча помогала, потом провожала её до мостика, но никогда ничего не спрашивала о папе. Она знала, что мать сейчас же заплачет и ничем её нельзя будет утешить. Только раз после той ночи, когда городовые рылись у них в хибарке и сбросили спящую девочку с постели, Валя спросила: «Где папа?» Евдокия Ивановна не ответила, махнула безнадёжно рукой и залилась слезами.