Малороссийская проза

Бырка. Вот же я туда. Просил, молил, убивался около него; ничего, как стена! С тем и домой вернулся. Сидим с женою, горюем, куда бы все лучшенькое припрятать, пока набежит команда от пани городничихи… как вдруг… рып в хату человек… купец не купец, згонщик не згонщик, бог его знает кто… Вошел, помолился… ей-богу, я сам видел, как положил крест на себя по-христиански; учтиво поздоровался с нами и просил позволения покормить пока лошадь. «Я остановился было, – сказал он, – при въезде в город, да не нашел в домах хозяйства. С тем и весь город прошел; в хатах только женщины и дети. Мужики пошли, сказали мне, на праздник. Где у вас и какой это праздник?» Я ему сказал, что городничиха именинница и что все пошли, по-нашему, на ралец, с поздравлением. «Отчего же ты не идешь?» – спросил он меня. «А оттого, – говорю, – что не с чем», – и рассказал ему про свою беду; видите, затем ему признался, что он мне показался добрым человеком и прямо по-нашему говорит. Он выслушал все, задумался и покручивал свои усы. Потом, усмехнувшись, говорит: «Жаль мне приятельки моей, вашей пани городничихи! Не получит от тебя, меньше у нее будет». Потом встал и стал ходить по хате и говорит: «Жаль мне и тебя, человече добрый! Пока солнце взойдет, роса очи выест; или как наши латынщики говорят», – да что-то и пробормотал по-немецки, что ли; «Но ты этого, говорит, не поймешь. Вот тебе двадцать рублевиков, неси их с прочими подарками и поспешай, тебя громада одного ожидает», – и начал отсчитывать мне рублевики. Я стоял как каменный, после таки одумался и говорю: «До которого срока вы мне поверите такую сумму, и куда вам ее доставить?» – «Не хлопочи об этом, – сказал он. – Это я передаю своей приятельке, вашей пани городничихе; а придет время, я от нее получу обратно. Скажи ты ей от меня, – тут стал говорить грозно, а глаза так и засияли, – что я никогда не забуду ее угощения, как она меня голодом хотела заморить, чтобы я открыл ей, где мои богатства; не забуду ее пощечины, которую она из ласки влепила мне, когда я не признавался. Она думала, что она имела надо мною волю? Как бы не так. Слышавши про нее многое, я нарочно поддался и пробыл у нее под арестом. Меня мои товарищи кормили и стерегли, чтобы со мною не сделали какого худа. Но когда она вздумала меня выпытывать уже непутем, тут я плюнул ей и не ушел, а пошел, так как и сидел, по своей воле. Зато уверился во всех ее деяниях, и скажи ей, что скоро буду к ней прямо в гости. Скажи ей…» Тут я не смею и подумать, какими словами он ругал нашу панью городничиху; не в отказ слово; и потом продолжал: «Скажи ей, что я все ей припомню. Будет она помнить меня повек, не забудет, что я Гаркуша!..» Как сказал он мне это, панове громада, так мы с женою и не опомнились и не расслушали, что он еще говорил. Проговоривши все, он помолился Богу, поклонился, вышел…

Я за ним; он сел на лошадь и поехал тихою ступою, да не из города, а в город, к дому пани городничихи.

Голова. Зачем ты его не схватил?

Бырка. Как бы я мог один с ним связаться? Он бы перекинулся в собаку, в зверя какого или птицу и ушел бы, а после мне отплатил бы.

Голова.

Спрячьте же все подарки вот сюда; теперь не время; давайте ловить Гаркушу; знаете, что нам приказано от пани городничихи. Нуте, братцы, ловите Гаркушу!

Крик. Ловите, ловите Гаркушу!

Все обыватели, сложив в кучу деньги и вещи, бегут кучами в разные стороны, крича: «Ловите Гаркушу!» Вскоре по всему городу раздается тревога, бьют в набат, крик, шум, стук трещотки, беготня по улицам, обыски по домам, и ничего более не слышно, как: «Гаркуша, Гаркуша, ловите, ловите!.. где?.. вон там Гаркуша!..»

При выезде из леса на поляне восемь человек охотников расположились отдыхать и завтракать. Слуги им приготовляют, подают; псари, выкликавши из лесу собак, управляются с ними. Всей прислуги человек двадцать; ружья сложены в кучу. Охотники, сидя на траве, пьют, едят, рассказывают анекдоты, подвиги собак своих – и весело им.

Вдруг на пригорке показался человек верхом, остановился, высматривал во все стороны, начал делать рукою разные знаки: то поднимал ее вверх, протягивал, тряс ею, как будто распоряжал чем-то. Потом, осматривая, заметил вдали отдыхающих охотников, сделал несколько новых знаков и шагом поехал вперед.

Лошадь под ним была добрая, сбруя простая; сам седок был в обыкновенном платье: черкеска, пояс; но ни ножа, как бы следовало, за поясом; шапка казацкая, но не франтовская, а степенная. Лицо обгорелое, усы густые, широкие, недлинные; глаз быстрый, проницательный. Он ехал шагом, казалось, не примечая вовсе охотников. Они заметили его в близком уже расстоянии.

Поравнявшись с охотниками, всадник, будто только тогда их увидевший, снял шапку и, окинув их своим взором, вежливо приветствовал: «Не годится, господа честные, желать вам удачи; охотники не любят этого слышать; но поздравить с добрым днем позвольте».

Охотники. Спасибо, человек добрый! И, ежели не противно, желаем тебе благополучного пути.