Малые святцы

Случай среди прочих безвинный, и припомнил я его не ради ряда и суда, родителей не судят, как и не выбирают, просто мне понять теперь, когда годами уже в сумрачном лесу, очень уж хочется — понять себя, отца и корень наш казацко-чалдонский, на котором вызрел. И дед ведь мой, отца отец, Царство Небесное ему, был тоже, по свидетельству его дочерей, а моих родных тёток, сдрешной маненько, заполошный. И другой мой дед — тот, что по материнской линии, тятенька, как его чада собственные называли, как и рассказывали же они, Царство Небесное и ему, в спокойные минуты тихий и благомыслящий, хоть и подвижный, как волчок, мог, разъярившись, и телегу изрубить на щепы в одночасье — только за то, что саданулся впопыхах лбом об её оглоблю — виновата… Словом, мне есть в кого. До смерти не изжить. Только вот надо ли?.. Коли предрешено всё и такими нас Господь промыслил… (разве кто примешался и подпортил?) … коли мы, русские, — эллиптоиды, как утверждает Ксения Касьянова, а я добавлю: и лишь могила нас, кривых таких, исправит.

А ещё:

Гнев же есть, по Иоанну Дамаскину, кипение находящейся около сердца крови, происходящее вследствие испарения желчи или возмущения ея. А огонь гееннский, по суждению Исаака Сирина, не что иное есть, как позднее раскаяние.

Сушиха говорила мне, покойница, гнев нужен только на лукавого, мол.

Да, относило-то нас по течению и долго, а возвращаться если, плыть придётся против — трудно.

День истаял незаметно — за обычными мелкими хлопотами. Закатилось солнце в ельник. Подались туда же вслед за ним на ночлег и вороны. Тихо без них в Ялани стало. Небо расцветилось — от золотого до зелёного. Снег засинел. Скворечники уснули.

Предвечерие — тоскливо. Жаль, что водки не осталось.

А пока ужинали, и стемнело.

Затопил я камин, клюшкой ворочаю в нём дрова — те искрятся и потрескивают.

Отец сидит рядом — на огонь смотрит; руки спрятал он в карманах телогрейки; озяб — ёжится. Говорит:

— Чё-то никак мне сёдни не согреться.

— Согреешься, — говорит ему мама.

— Согреешься… Водки-то, чё, уже и нет у нас, ли чё ли? — спрашивает он.

— Да а откуда, — отвечает ему мама. — Выпили.

— Есть, да не дашь, — говорит отец.

— Не дам, — говорит мама. — Понадобиться может… Ещё зарод-то вывозить.

— Когда понадобилась бы, тогда бы и купила, — говорит отец.

— А может, завтра и понадобится, а магазин-то завтра не работат, — говорит мама.

— Тобой бы, баба, лёд долбить где, — говорит отец. — А языком твоим сверлить в нём лунки.

— А ты бы сразу всё и выпил, — отвечает ему мама. На меня смотрит и улыбается.

То и дело подходит она к окну и, прикрывая ладонью глаза от комнатного света, вглядывается через проталину на стекле в сторону дома что напротив.

— Темно у Катерины, — говорит. — И самуё её нигде не видно… В магазин — и в тот не ходит. Запила опять, наверное?

— Не диво, — говорит отец.

— Хошь ступай и проверяй вот.

— Дак давай, чё ты сидишь-то?

— Нежива она уж, может?

Взяла мама с круглого, праздничного, стола в зале вязание, села с ним на диван. Замелькали в руках у неё спицы.

— Чё-то весь день сёдни, — говорит, — кипит сердце, и чё, не знаю… Почитай-ка, — говорит мне.

Взял я Евангелие. Прочитал:

«Истинно, истинно говорю вам: кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инде, тот вор и разбойник…

…

И многие там уверовали в Него».

Отложил я, прочитав главу, Книгу.

Дрова трещат, собаки на деревне лают.

Молчим сколько-то, а после:

— И чем копыто-то ей смазать? — говорит, вздыхая, мама.

— Солидолом, — говорит отец.

— Ну, вазелина нет, дак солидолом и придётся, — говорит, вставая, мама. — А есть ещё у нас он, солидол-то?

— Был где-то, — говорит отец. — У нас найти, правда… куда чё сунут, дак уж сунут…

— Есть, — говорю я. — Завтра дам.

— Пойду-ка спать… Глаза уж закрываются.

Ушла мама. Молится. Заскрипела позже её кровать и сразу успокоилась.

— Ты тут? — спросил отец.

— Тут, — ответил я.

И он поднялся и ушёл к себе.

Остался в зале я один. Свет выключил. Подступил к окну. Стою — лбом чувствую стылое стекло, а затылком — как стучится мне в него бес-предваритель и нашёптывает сзади в левое ухо: «Сходи, проведай Катерину». Нравилась мне она когда-то, но не настойчиво, а мельком, и так давно уж это было.

— Изыди, — как не своё, сказал я, поперхнувшись.

Отошёл от окна, постелил себе на диване.

Улёгся.

И долго, долго, до глубокой ночи, из темноты смотрели на меня зрачки Аринины. А на губах сосцы её черствели.

11

Пятница, двадцать восьмое февраля.

Апостола от 70-ти Онисима (ок. 109); преподобного Пафнутия, затворника Печерского, в Дальних пещерах (X III); преподобных Пафнутия и дщери его Евфросинии (V); преподобного Евсевия, пустынника Сирийского (V).

Виленской (принесение в Вильно в 1495 г.) и Далматской (1646) икон Божией Матери.

Далматская икона Пресвятыя Богородицы. По имени Успенского Далматского монастыря, Пермской епархии. Монастырь основан иноком Далматом. С пламенным мечом явилась Богородица во сне владельцу земли, где поселился Далмат, и строго запретила делать какую-либо обиду подвижнику. Было это в 1646 году.