Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни

Если серьезность показывает на положение человека, находящегося, по меткому выражению Янкелевича, на равном расстоянии между отчаянием и беззаботностью, то юмор, напротив, присутствует одновременно на обоих экстремумах. Виан (42) говорил о «вежливости отчаяния» – беззаботность может его сопровождать. Напускать на себя важный вид – невежливо. Принимать себя слишком всерьез – смешно. Страдать отсутствием чувства юмора значит страдать отсутствием скромности, ясности ума и легкости; это значит быть слишком озабоченным собой, заблуждаться на свой счет, быть слишком строгим или слишком напористым и почти всегда – недостаточно великодушным, мягким и милосердным. Слишком серьезный вид даже добродетели придает что-то подозрительное и беспокойное: должно быть, этот человек только прикидывается добродетельным, чувствуем мы, или он вообще фанатик… Серьезная добродетель верит сама в себя, в результате чего теряет право именоваться добродетелью.

Впрочем, не будем преувеличивать значение юмора. Бывают негодяи с чувством юмора и герои без оного. Но то же самое можно сказать о большинстве добродетелей, как мы уже показали, что не является аргументом против юмора, который сам по себе тоже ничего не доказывает. Хотя если бы юмор что-то такое доказывал, разве он оставался бы юмором? Если угодно, это необязательная, составная, легкая и несущественная добродетель; в каком-то смысле забавная добродетель, ибо она насмехается над моралью и довольствуется собственной забавностью, но одновременно это прекрасное и драгоценное качество, которого человеку может, разумеется, не хватать, но это никогда не проходит для него бесследно, потому что в наших глазах он теряет часть уважения, даже морального. Святой без чувства юмора – очень печальный святой. Мудрец без чувства юмора, скорее всего, вообще не мудрец. Дух смеется над всем, отмечал Ален, и в этом смысле юмор является полноправной составной частью духа.

Это не отменяет необходимости оставаться серьезным по отношению к другим людям, выполнять свои обязательства и нести свою долю ответственности перед ними, а также перед собой. Но это не дает нам впадать в заблуждение и самолюбование. Суета сует: Екклесиасту не хватило капельки юмора, чтобы сказать главное. Капельки юмора, капельки любви – то есть капельки радости. Даже помимо разума и против разума. Случается, что добродетель располагается вовсе не в золотой середине между отчаянием и беззаботностью. Часто она скрывается в способности обнять другого человека и посмотреть на него с улыбкой. Обе крайности, между которыми мы живем, соединяются благодаря юмору. Если смотреть на вещи проницательным взглядом, мало что не вызовет отчаяния. Но если смотреть на них взглядом отчаявшегося, все они покажутся пустяками. И ничто не может помешать над ними посмеяться, и, может быть, это лучшее, на что мы способны. Чего стоила бы любовь без радости? Чего стоила бы радость без юмора?

Все, что не трагично, смешно. Вот чему учит нас ясность ума. А юмор с улыбкой добавляет: но это не трагедия.

В этом и заключается истина юмора. Ситуация безнадежная, но это не страшно.

Традиция противопоставляет смех Демокрита слезам Гераклита: «Демокрит и Гераклит – два философа, из коих первый, считая судьбу человека ничтожной и смешной, появлялся на людях не иначе как с насмешливым и смеющимся лицом. Напротив, Гераклит, у которого тот же удел человеческий вызывал жалость и сострадание, постоянно ходил с печальным лицом и полными слез глазами» (Монтень. Опыты, I, 50). Разумеется, каждому хватает причин и плакать, и смеяться. Но какая манера поведения лучше? Реальность не дает подсказки – она не плачет и не смеется. Это не значит, что у нас есть выбор, вернее сказать, не значит, что этот выбор зависит от нас. Скорее уж он формирует нас и проходит через все наше существо, состоящее из смеха и слез, и снова смеха, и снова слез, ибо мы постоянно колеблемся между этими двумя полюсами, хотя одних явно тянет к первому, а других – ко второму. Так что же, печаль против веселости? Это не так просто. Монтень, которому были знакомы минуты печали, подавленности и отвращения, все-таки отдает предпочтение Демокриту: «Настроение первого мне нравится больше – не потому что смеяться приятнее, чем плакать, а потому, что в нем больше презрения к людям, и оно сильнее осуждает нас, чем настроение второго; а мне кажется, что нет такого презрения, которого мы бы не заслуживали» (там же). Так что же теперь, оплакать себя? О нет, это значило бы принимать себя слишком всерьез! Лучше уж посмеяться: «Я не думаю, что злонамеренности в нас так же много, как суетности, и злобы так же много, как глупости. […] Наши природные и благоприобретенные свойства столь же нелепы, как и смешны» (там же). Стоит ли расстраиваться из-за такого пустяка (собственной ничтожности)? Зачем ненавидеть («раз мы ненавидим что-либо, значит, принимаем это близко к сердцу»), если достаточно посмеяться?