Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни

В отличие от любви и великодушия, которые не имеют внутренних пределов и иной ограниченности, кроме нашей собственной, терпимость принципиально ограниченна: безграничная терпимость знаменовала бы конец всякой терпимости. Что же, никакой свободы врагам свободы? Здесь не все так просто. Добродетель не может замыкаться в добродетельности межличностных отношений: тот, кто справедлив только со справедливыми, великодушен с великодушными, милосерден с милосердными, и так далее, не является ни справедливым, ни великодушным, ни милосердным. Точно так же тот, кто терпим с людьми терпимыми, и больше ни с кем, – на самом деле демонстрирует нетерпимость. Если терпимость – добродетель, как считаю я и как это принято думать, то она ценится сама по себе, в том числе и по отношению к людям, терпимостью не отличающимся. Мораль – не рынок и не зеркало. Да, люди нетерпимые не имеют никакого права жаловаться, когда сами сталкиваются с чужой нетерпимостью. Но где видано, чтобы добродетель зависела от точки зрения тех, кто ее лишен? Человек справедливый, как указывает Роулз, должен руководствоваться принципами справедливости, а не тем, что несправедливым нечего жаловаться на ее отсутствие. Так же терпимый человек руководствует принципами терпимости. Если верно, что нельзя терпеть все, потому что это означало бы гибель терпимости, то это не значит, что в терпимости следует отказывать тем, кто сам ее не практикует. Демократия, при которой под запретом оказываются все недемократические партии, выглядит малодемократичной. Демократия, при которой партии вольны делать что угодно и как угодно, будет слишком уж демократичной и тем самым подпишет себе смертный приговор, потому что откажется защищать право с применением силы, когда это необходимо, а свободу – принуждением. В данном случае важен не моральный, а политический критерий. Степень, до какой может доходить терпимость по отношению к тому или иному индивидууму, той или иной группе или ее деятельности определяется не тем, насколько они сами терпимы, а той опасностью, какую они представляют для общества. Та или иная акция или группа должны быть запрещены только в том случае, если они реально угрожают свободе или ставят под угрозу условия существования толерантности. В сильной и стабильной республике одна демонстрация против демократии, толерантности или свободы не может представлять для них угрозы, следовательно, ее не следует запрещать, ибо это будет свидетельством недостаточной толерантности. Но если под вопросом оказывается существование общественных институтов, если зреет (или уже идет) гражданская война и к власти рвутся мятежные силы, то та же самая демонстрация может обернуться настоящей опасностью; тогда необходимо ее запретить, применив, если надо, силу. Отказ рассматривать эту угрозу как реальную означает нехватку решимости и благоразумия. Одним словом, все зависит от конкретных обстоятельств, и вся эта «казуистика на тему толерантности», по меткому выражению Янкелевича, представляет собой одну из главных проблем нашего общества. В свою очередь, Карл Поппер, говоривший о «парадоксе терпимости», заключающемся в том, что желание продлить терпимость до бесконечности только ослабляет ее, добавляет следующее: «Я не хочу сказать, что следует всегда препятствовать выражению нетерпимых теорий. Пока есть возможность опровергать их с помощью логических аргументов и сдерживать с помощью общественного мнения, было бы ошибкой запрещать их. Но необходимо иметь право

делать это, даже с применением силы, потому что может оказаться, что сторонники этих теорий откажутся от ведения спора с опорой на логику, а на все аргументы будут отвечать насилием. Тогда придется признать, что, поступая так, они ставят себя вне закона и что обвинения в нетерпимости так же преступны, как, например, призывы к убийству» («Открытое общество и его враги», I, гл. 7).

Демократия – не слабость. Терпимость – не пассивность.

Таким образом, универсальная терпимость – предосудительная морально и обреченная политически – не сможет быть ни добродетельной, ни жизнеспособной. Иными словами, даже для самого терпимого человека всегда остается то, что терпеть нельзя! Чужое страдание, несправедливость, угнетение, если есть возможность их не допустить или с ними бороться, вытесняя их меньшим злом. Политически нетерпимо все, что действительно угрожает свободе, миру или выживанию общества (это подразумевает оценку рисков, всегда приблизительную), то есть все то, что угрожает самой терпимости. Все это открывает широкое поле для казуистики – в лучшем случае, и для недобросовестности – в худшем. Но это же делает возможной демократию с ее колебаниями и рисками, которые все-таки лучше, чем стабильность тоталитаризма.