Малый уголок

— Послушайте, я не хочу быть причиной ссоры. Если Блейк не желает меня брать, не будем больше говорить об этом.

— Зато я желаю, — возразил шкипер, — когда еще мне выпадет такой шанс? Коли есть на свете человек, который может наладить мое нутро, так это вы, док. Неужто я упущу такую возможность? Как бы не так!

— Вы слишком много думаете о своем пищеварении, — сказал Блейк, — Можете мне поверить. Если бы вы ели все что попало, но не тревожились бы об этом, все было бы в порядке.

— Неужто? Ты, верно, больше моего обо мне знаешь? Ты знаешь, каково это, когда ломтик поджаренного хлеба давит на желудок, как тонна свинца? Ты скоро скажешь, что это все — мое воображение.

— Ну, говоря по правде, воображения тут больше, чем чего другого.

— Ах ты, сукин сын!

— Это кого вы назвали сукиным сыном?

— Тебя, тебя.

— Хватит, — прервал их доктор.

Капитан Николс громко рыгнул.

— Ну вот, этот ублюдок своего добился. Первый раз за три месяца спокойно проглотил кусок, и — нате, пожалуйста — все снова–здорово. Всякая перепалка — для меня смерть. Сразу на живот кидается. Я — комок нервов. Сроду такой. Думал в кои–то веки хорошо провести вечерок, а он все мне испортил. Чертова диспепсия разыгралась вовсю.

— Мне очень жаль это слышать, — сказал доктор.

— Все мне говорят одно и то же: капитан, вы — комок нервов. И в чем только душа держится. У вас здоровье, как у малого ребенка.

Доктор Сондерс был полон сочувствия.

— Да, это я и предполагал. За вами надо наблюдать, ваш желудок нуждается в воспитании. Если бы я был с вами на люггере, я бы занялся вами и приучил ваш желудочный сок функционировать как надо.

— Кто сказал, что вы не едете с нами?

— Блейк. И, как я понимаю, он тут хозяин.

— Хозяин? Так вы ошибаетесь. Я капитан, и как я скажу, так и будет. Собирайте свои вещички и приходите завтра утром на люггер. Я запишу вас в команду.

— И не надейтесь! — вскричал Блейк, вскакивая на ноги. — Мое слово не меньше вашего значит, а я говорю: он с нами не едет. Я не желаю никого видеть на люггере — и дело с концом.

— Ах, вот как? А что ты запоешь, если я приведу люггер прямо к Северному Борнео? Британская территория, мой мальчик.

— Поостерегитесь, как бы с вами чего–нибудь не случилось!

— Ой, как страшно! Думаешь, я столько лет болтаюсь по свету, приехал сюда еще тогда, когда тебя не было и в помине, и так легко дам себя в обиду? Сунешь мне в спину нож, да? А кто поведет судно? Ты и эти четверо черномазых? Не смеши меня. Ты носа от кормы не отличишь.

Блейк снова сжал кулаки. Двое мужчин свирепо уставились друг на друга. В глазах капитана светилась издевка. Он знал: если карты будут раскрыты, козыри окажутся в его руках. Его противник незаметно вздохнул.

— Куда вы хотите попасть? — спросил он доктора.

— На любой голландский остров, где я смогу пересесть на корабль, который пойдет в нужном мне направлении.

— Ладно, приходите… Все лучше, чем сидеть взаперти с этим вот…

И он кинул на шкипера взгляд, полный бессильной ярости. Капитан Николс добродушно рассмеялся.

— Верно, у тебя будет компания, мой мальчик. Мы отплываем завтра часов в десять утра. Подходит?

— Вполне, — ответил доктор.

Глава восьмая

Гости ушли рано, и доктор Сондерс, взяв книгу, лег в длинное плетеное кресло. Взглянул на часы. Половина десятого. У него вошло в привычку выкуривать перед сном несколько трубок. Начинал он в десять. Он ждал этого момента без нетерпения, напротив, с легкой дрожью удовольствия предвкушая то, что его ждет, и не намерен был сокращать столь приятное ему ожидание, приближая минуту, когда он даст себе волю.

Доктор позвал А-Кая и сказал, что они утром отплывают на люггере незнакомцев. Бой кивнул. Он тоже был рад выбраться отсюда. Доктор Сондерс нанял его, когда тому минуло тринадцать, а сейчас ему было около двадцати. Это был стройный миловидный юноша с большими черными глазами и нежной, как у девушки, кожей. Волосы, угольно–черные и очень коротко подстриженные, облегали голову, как шлем. Его удлиненное лицо было цвета старой слоновой кости. Он часто улыбался, показывая два ряда удивительно красивых зубов, мелких, белых и ровных. В широких штанах из белой хлопчатобумажной ткани и узкой кофте без воротника он поражал каким–то изысканно–томным изяществом, странно трогающим сердце. Двигался он бесшумно, жесты его были полны неторопливой кошачьей грации. Иногда доктор Сондерс льстил себе мыслью, что A-Кай привязан к нему.

В десять часов доктор закрыл книгу и позвал:

— А-Кай!