Малый уголок

— Ты действительно хочешь это знать? Ни во что, кроме самого себя и моего личного опыта. Мир состоит из меня, моих мыслей, моих чувств; все остальное — мираж, чистое воображение. Жизнь — сон, где я сам создаю образы, которые проходят передо мной. Все познаваемое, каждый объект моего опыта — лишь представление моего ума и без меня не существует. Нет ни возможности, ни необходимости доказывать существование чего бы то ни было вне меня. Сон и реальность едины. Жизнь — это связный и последовательный сон, и когда он перестанет мне сниться, весь мир с его красотой и болью, с его печалями, сего невообразимым разнообразием перестанет существовать.

— Но это совершенно немыслимо! — вскричал Фред.

— Я не вижу никаких причин сомневаться в этом, — улыбнулся доктор.

— Ну, а я не желаю, чтобы из меня делали дурака. Если жизнь не осуществит те надежды, которые я на нее возлагаю, зачем она мне? Это скучная и глупая пьеса, и сидеть на ней до конца — только время терять.

Глаза доктора заблестели, улыбка покрыла морщинами безобразное лицо.

— Мой дорогой мальчик, ты несешь чепуху. Молодость! Молодость! Ты еще чужестранец на этом свете. Скоро, как человек, попавший на необитаемый остров, ты научишься обходиться без того, чего нет, и использовать наилучшим образом то, что есть. Немного здравого смысла, немного терпимости, немного чувства юмора, и можно очень уютно устроиться на этой планете.

— Да, отказавшись от всего, ради чего стоит жить. Как вы. Я хочу, чтобы жизнь была честной. Хочу, чтобы жизнь была доблестной и прекрасной. Хочу, чтобы люди были порядочными и все, что совершается, приходило к хорошему концу. Разве я прошу слишком много?

— Не знаю. Больше, чем жизнь может тебе дать.

— И вас это не волнует?

— Не очень.

— Вас устраивает валяться в грязной канаве?

— Я развлекаюсь, наблюдая номера, которые выкидывают другие существа, в ней обитающие.

— Вы ни во что не верите. Вы никого не уважаете. Вы ждете от людей одной подлости. Вы — калека, прикованный к инвалидному креслу, и вам кажется вздором, что другие хотят ходить и бегать.

— Боюсь, ты не очень меня одобряешь, — кротко предположил доктор Сондерс.

— Вы потеряли сердце, надежду, веру и страх перед Богом. Что, ради всего святого, у вас осталось?

— Смирение.

Юноша вскочил на ноги.

— Смирение? Это прибежите побежденных. Можете довольствоваться им. Я его не хочу. Я не согласен смиренно принимать зло, уродство и несправедливость. Я не согласен стоять в стороне, когда добро карается, а зло торжествует. Если в этой жизни добродетель попирают, над честностью смеются, красоту забрасывают грязью, к черту такую жизнь!

— Мой мальчик, нужно принимать жизнь такой, какая она есть.

— Я по горло сыт такой жизнью. Она внушает мне ужас. Она устраивает меня на моих условиях, или мне ее совсем не надо.

Бравада. Мальчик взволнован и расстроен. Чему тут удивляться? Доктор Сондерс не сомневался, что через день–два он придет в себя и станет рассуждать более здраво. Надо его немного утихомирить.

— Ты читал когда–нибудь, что единственный дар богов, который человек не делит со зверьми, это смех? — спросил он.

— Ну и что с того? — хмуро бросил Фред.

— Я достиг смирения при помощи чувства юмора. Оно никогда мне не изменяло.

— Ну, так смейтесь. Хоть лопните со смеху.

— И буду, пока я в силах, — отвечал доктор, глядя на него со снисходительной улыбкой. — Боги могут уничтожить меня, но не покорить.

Бравада? Возможно.

Разговор тянулся бы до бесконечности, если бы в этот момент не раздался стук в дверь.

— Кого еще несет? — раздраженно воскликнул Фред.

Вошел бой, немного говоривший по–английски, и сказал, что кто–то хочет видеть Фреда, но они не поняли кто. Фред, пожав плечами, уже пошел было из комнаты, но тут его осенила догадка, и он остановился.

— Это мужчина или женщина?

Ему пришлось несколько раз по–разному повторить вопрос, пока бой догадался, о чем его спрашивают. Тогда с улыбкой восхищения собственной сообразительностью он ответил, что Фреда ждет женщина.

— Луиза. — Фред решительно покачал головой. — Скажи: туан болен, не мочь выходить.

Это бой понял и удалился.

— Ты бы лучше повидался с ней, — сказал доктор.

— Ни за что. Эрик стоил десятка таких, как она. Он мне был дороже всего на свете. И думать о ней не могу. Я хочу одного — уехать отсюда. Хочу забыть. Как можно было втоптать в грязь это благородное сердце?!

Доктор Сондерс поднял брови. Такой язык расхолаживал всякое сочувствие.

— Возможно, она несчастлива, — мягко предположил он.

— Я думал, вы циник. А вы — сентиментальный старик.

— А ты только сейчас это обнаружил?

Дверь медленно и бесшумно приоткрылась, затем распахнулась настежь; на пороге стояла Луиза. Она не вошла в комнату. Не заговорила. Она глядела на Фреда со слабой, боязливой, умоляющей улыбкой. Видно было, что она волнуется. Вся ее поза выражала робость и неуверенность. В ней, как и в ее лице, была мольба. Фред пристально смотрел на девушку.