Малый уголок

— Я был очень расстроен, когда услышал. Controleur[51] сказал мне, что, без сомнения, все дело в жаре. Кристессен хотел жениться на Луизе. Я теперь очень рад, что не дал согласия. Неуравновешенность. Англичане — единственные люди, которые могут переселиться в чуждую им обстановку и сохранить душевное равновесие. Это для нас большая потеря. Конечно, он был иностранцем, но все равно это удар. На меня это сильно подействовало.

Однако не оставалось сомнений, что для него смерть датчанина куда менее серьезное событие, чем смерть британца. Фрис настоял на том, чтобы проводить доктора до ворот. Обернувшись помахать им рукой, когда он отъезжал, доктор увидел, что Фрис стоит, обняв дочь за талию. Солнечный луч, пробравшийся сквозь густую листву миндальных деревьев, зажег золотом светлый пепел ее волос.

Глава тридцатая

Месяц спустя, под вечер, доктор Сондерс сидел на небольшой пыльной веранде в гостинице Ван–Дайка в Сингапуре. Отсюда ему была видна улица внизу. Проносились автомобили и наемные экипажи, которые с еле слышным топотом тянула пара крепких пони; быстро перебирая ногами, спешили рикши. Время от времени неторопливо проходили тамилы[52]

, высокие и худые, и в их крадущейся, бесшумной походке таился мрак далекого прошлого. Улицу затеняли деревья, и солнце пестрило землю неровными пятнами. Китаянки, в штанах, с золотыми булавками в прическах, переходили из тени в свет, как марионетки, пересекающие сцену. Время от времени появлялся молодой плантатор, загорелый до черноты, в пробковом шлеме, в полотняных шортах цвета хаки; он шел размашистым шагом, которому научился у себя на каучуковой плантации. Полные сознания собственной важности, прошли, выпятив грудь, два темнокожих солдата в нарядных чистеньких мундирах. Дневная жара спала, солнечный свет стал золотым, в свежем бодрящем воздухе чувствовалась беззаботность, словно жизнь в этот момент предлагала не принимать ее всерьез. Проехала цистерна для поливки улиц, орошая пыльную дорогу струей воды.

Доктор Сондерс провел две недели на Яве. Сейчас он поджидал корабль, который направлялся бы в Гонконг, а оттуда намеревался проехать каботажным судном до Фучжоу. Доктор был рад, что предпринял эту поездку. Она внесла приятное разнообразие в его жизнь, которая так долго текла без всяких перемен, избавила от ненужных привычек, и, сбросив все земные оковы, он наслаждался, как никогда раньше, божественным чувством своей духовной свободы. Доктор получал утонченное удовольствие от сознания, что на всем белом свете нет никого, кто мог бы нарушить его внутренний покой. Он достиг, хотя и иным путем, того безразличия ко всем земным тяготам, которое является целью аскетов. В то время как, подобно Будде, созерцающему собственный пуп, он сидел, погруженный в сладостное чувство довольства собой, кто–то тронул его за плечо. Доктор поднял глаза: перед ним стоял капитан Николс.

— Проходил мимо и увидел вас. Поднялся сказать «здрасьте».

— Садитесь и пропустите глоток.

— Что ж, я не прочь.

Шкипер был в своем береговом наряде. Костюм, хотя и не старый, выглядел на редкость потрепанным. На худом лице — двухдневная щетина, под ногтями — траурная кайма. Вид у него был удивительно неприглядный.

— Я занимаюсь зубами, — сказал он. — Вы были правы. Дантист говорит, их надо вырвать все до одного. Говорит, ничего удивительного, что у меня диспепсия. По его словам, чудо, как я до сих пор ноги не протянул.

Доктор взглянул на него и увидел, что передние верхние зубы Николса уже были удалены. Его заискивающая улыбка выглядела от этого еще более зловещей.

— Где Фред Блейк? — спросил доктор.

Улыбка угасла на губах шкипера, но задержалась, став еще более глумливой, в его глазах.

— Он плохо кончил, бедняга, — ответил Николс.

— Что вы хотите сказать?

— Упал за борт однажды ночью или кинулся сам. Кто знает? Утром увидели, что его нет. .

— Во время бури?

Доктор не верил своим ушам.

— Нет. Море было гладкое, как мельничная запруда. Он был совсем пришибленный после Канды. Мы отправились в Батавию, как и собирались. Я подозревал, что его ждет там письмо. Но получил он его или нет, не знаю, и спрашивать без толку.

— Но как никто не заметил, что он упал за борт? А рулевой?

— Мы легли в дрейф па ночь. Фред здорово напился. Оно, конечно, не мое дело, но я сказал ему, чтобы он был поосторожней. Велел мне не совать мой чертов нос, куда не просят. Ладно, поступай как знаешь. Я от этого хуже спать не стану.

— Когда это случилось?

— Неделю назад, в прошлую среду.

Доктор откинулся в кресле. Сообщение Николса его потрясло. Еще совсем недавно они сидели с мальчиком и разговаривали о жизни. Ему виделось тогда во Фреде что–то наивное, какое–то стремление ввысь, не лишенное очарования. Не очень–то приятно было представлять, как он плавает сейчас, страшный, раздувшийся, по воле волн. Он был совсем еще юнец. Несмотря на все свои философствования, доктор не мог не чувствовать боли, когда умирал такой молодой человек.