Малыш 44

Раиса отказалась отвечать на вопрос, любит она его или нет. Она только что призналась в том, что солгала насчет своей беременности, так что даже если бы она сказала: «Да, я люблю тебя и всегда любила» — Лев бы ей не поверил. В любом случае она не собиралась смотреть ему в глаза и нести всякую романтическую чушь. Да и какой смысл был спрашивать ее об этом? Он как будто прозрел и понял, что их брак основывался отнюдь не на любви и взаимном уважении. А если бы она ответила правду: «Нет, я никогда тебя не любила» — он бы наверняка возомнил себя жертвой, как если бы она обманом заставила его жениться на себе. Она превратилась бы в аферистку, сыгравшую на струнах его доверчивого сердца. На ровном месте Лев вдруг уподобился сопливому романтику. Вероятно, это стало следствием шока — ведь он только что лишился работы. Но с каких это пор любовь стала неотъемлемой частью заключенной между ними сделки? Он никогда не спрашивал ее об этом раньше. Он никогда не говорил: «Я люблю тебя».

Она и не ожидала от него таких чувств. Да, действительно, он просил ее выйти за него замуж. И она ответила согласием. Он хотел стать женатым человеком, хотел иметь жену, хотел ее — вот он и получил то, что хотел. Теперь, оказывается, этого недостаточно. Лишившись власти, потеряв возможность арестовывать всех, кого вздумается, он вдруг преисполнился сентиментальности. И почему это он счел, что не его тотальное недоверие, а именно ее прагматичный обман привел к краху их матримониальных иллюзий? Почему она не может потребовать, чтобы он предъявил ей доказательства своей любви? В конце концов, это он ошибочно счел, что Раиса неверна ему, и организовал за нею настоящую слежку, которая легко могла привести к ее аресту. Он нарушил доверие между ними задолго до того, как она была вынуждена это сделать. Ее поступок объяснялся тем, что она хотела выжить. А он руководствовался лишь жалкой ревностью.

С тех самых пор, как они вписали свои имена в книгу актов гражданского состояния, нет, еще раньше, когда они только начали встречаться, она прекрасно понимала, что может погибнуть, если вызовет его неудовольствие. Этот факт стал грубой реальностью ее жизни. Она должна была сделать так, чтобы он чувствовал себя счастливым. Когда арестовали Зою, от одного его вида — его формы, его разговоров о партии и стране — она приходила в такое бешенство, что с трудом могла выдавить пару слов для поддержания разговора. Вопрос стоял очень просто. Хочет ли она жить? Она отличалась способностью выживать в любых условиях, и сам факт того, что она осталась жива — одна из целой семьи, — оправдывал ее поступок. Негодование, вызванное арестом Зои, было для нее непозволительной роскошью. Она ничего им не добилась бы. Вот поэтому она легла с ним в постель и спала рядом, спала с ним. Она готовила ему обеды — и ненавидела то, как он ел. Она стирала ему одежду — и ненавидела его запах.

Последние несколько недель, сидя без дела в их квартире, Раиса прекрасно понимала, что он мучительно размышляет над тем, правильно ли поступил. Должен ли он был пощадить ее? Стоила ли она того риска, на который ему пришлось пойти? Достаточно ли красива, мила и хороша она была? И любой ее жест или взгляд, вызвавший его неудовольствие, представлял для нее смертельную опасность. Что ж, те времена прошли безвозвратно. Она устала от собственного бессилия, от полной зависимости от его доброй воли и расположения. Тем не менее он, кажется, вполне искренне полагал, что она перед ним в долгу. Он подтвердил очевидное: она была не иностранной шпионкой, а обычной учительницей средней школы. А в качестве платы потребовал декларацию о любви. Это было оскорбительно. Лев находился уже не в том положении, чтобы требовать чего-либо. Он не имел никаких рычагов давления на нее, равно как и она на него. Они оба оказались в одинаково опасном положении: вся их жизнь уместилась в два крошечных чемоданчика, их обоих сослали в какой-то отдаленный городишко. Они стали равными так, как никогда не были раньше. И если он хотел услышать любовное признание, то первым должен был спеть любовную серенаду.