Малышка Рок

Покончив с обрубкой, рабочий оставлял на тонкой прямой верхушке подтянутую им туда веревочную петлю, а сам, снова орудуя шпорами, спускался вниз по оголенному стволу, за который принимались теперь вальщики, подсекая комель мощными, оглашавшими всю рощу ударами.

Нанеся дереву достаточно глубокую рану, люди с мерными криками начинали тянуть привязанную к вершине веревку, раздавался внезапный треск, колоссальная мачта обрушивалась, и землю сотрясал глухой гул, похожий на далекий пушечный выстрел.

Роща редела с каждым днем, теряя поваленные деревья, как армия теряет солдат.

Ренарде не вылезал из нее: с утра до вечера, заложив руки за спину, он неподвижно созерцал медленную гибель своего леса. Когда дерево падало, он наступал на него ногой, как на труп. Потом с тайным, сдержанным нетерпением переводил взгляд на следующее, словно чего-то ждал, на что-то надеялся после конца этой бойни.

Дровосеки уже подходили к месту, где была обнаружена малышка Рок. Добрались они до него под вечер, с первыми сумерками.

Уже темнело, небо затянули тучи, и рабочие решили пошабашить, отложив до утра валку огромного бука, но мэр заартачился и потребовал сейчас же обкорнать и срубить великана, под сенью которого произошло злодеяние.

Когда обрезчик, оголив ствол, завершил последний туалет приговоренного к смерти, а вальщики подсекли комель, пять человек вцепились в прикрепленную к верхушке веревку.

Дерево не сдавалось: его могучий ствол, хотя и подрубленный до самой сердцевины, был тверд, как железо. Рабочие одновременным рывком натягивали веревку, почти ложась при этом на землю и всякий раз издавая надсадный гортанный крик, помогавший им согласовывать свои усилия.

Два дровосека с топорами в руках стояли подле обреченного исполина, как палачи, готовые нанести последний удар, а неподвижный Ренарде, опираясь рукою на ствол, тревожно и взволнованно ожидал его падения.

Один из рабочих предостерег:

- Больно близко вы встали, господин мэр. Как бы вас не зашибло!

Ренарде не ответил и не отступил ни на шаг: он походил сейчас на борца - вот-вот ринется на бук, обхватит его и повалит.

Вдруг у подножия высокой древесной колонны что-то хрустнуло, и по ней, до самой вершины, как бы пробежала мучительная судорога; ствол накренился, готовый упасть, но все еще держался. Возбужденные дровосеки напрягли мышцы, навалились посильней, но в ту секунду, когда дерево наконец подалось и рухнуло, Ренарде неожиданно шагнул вперед и замер, втянув голову в плечи и ожидая сокрушительного, смертельного удара, который, несомненно, расплющил бы его.

Однако бук прошел чуть-чуть стороной, лишь слегка задев спину мэра, и тот, отлетев метров на пять, грохнулся ничком.

Рабочие бросились его поднимать, но он сам уже встал на колени и, оглушенный, с блуждающими глазами, провел рукой по лицу, словно приходя в себя после припадка безумия.

Когда он поднялся, изумленные дровосеки приступили к нему с расспросами: они не понимали, что на него накатило. Мэр не очень вразумительно ответил, что это было просто затмение; вернее сказать, он на секунду перенесся обратно в детство - ему показалось, что он успеет проскочить под стволом, как мальчишки перебегают дорогу перед несущимся экипажем; словом, он поиграл с опасностью, к чему его неудержимо тянуло всю последнюю неделю - слыша треск падающего дерева, он неизменно спрашивал себя, удастся ли ему нырнуть под ствол и уцелеть. Спору нет, выходка глупая, но ведь минуты такого помрачения, такие дурацкие ребяческие соблазны бывают у каждого.

Ренарде втолковывал все это медленным глухим голосом, осторожно подбирая слова; потом попрощался:

- До завтра, друзья мои, до завтра! Вернувшись к себе, он сел за стол, ярко освещенный лампой с абажуром, стиснул виски руками и затрясся от рыданий.

Плакал он долго, затем утер глаза, поднял голову и глянул на часы. Было начало шестого. Он подумал:

"Надо успеть до обеда", поднялся и запер дверь на ключ. Потом опять сел за стол, открыл средний ящик, вытащил оттуда револьвер и положил на бумаги, под самый свет. Сталь засверкала, отбрасывая огненные блики.

Ренарде с минуту смотрел на оружие осоловелым, как у пьяницы, взглядом, после чего встал и заходил по комнате.

Он шагал из угла в угол, время от времени останавливаясь и тут же снова принимаясь шагать. Неожиданно он распахнул дверь в умывальную, окунул полотенце в кувшин с водой и, как утром, в день убийства, смочил себе лоб. Потом опять зашагал. Всякий раз, когда он оказывался у стола, блестящее оружие приковывало его взгляд, само просилось в руки, но он смотрел на часы и успокаивал себя: "Время еще есть".

Пробило половину шестого. Ренарде с перекошенным лицом схватил револьвер, разинул рот и сунул туда дуло, словно собираясь проглотить его. Он неподвижно простоял несколько секунд, держа палец на спуске, затем вздрогнул от ужаса, швырнул оружие на ковер, упал в кресло и зарыдал:

- Не могу! Боюсь! Господи, господи, где взять сил? Как покончить с собой?

В комнату постучались; Ренарде, теряя голову, вскочил на ноги. Слуга за дверью доложил:

- Обедать подано, сударь. Мэр отозвался: