– А что, тот, кто молится формально, старательно тарабанит сутры, не понимая смысла, – это, по-вашему, монах? Может, стоит разобраться, что такое монах и каковы его обязанности? Ну а если из-за меня закон может пострадать, туда ему и дорога. Я пью и схожу с ума, только бы любить Будду, а вы, скрывая под рясами лицемерие и гордость, лишь гневите его. Меня, что, кто-то пригласил сюда погостить? С места не сдвинусь, пока сам не захочу уйти, – упрямо противился Чисан.
Однако немного погодя он собрал котомку.
– Хочу во всём дойти до конца. До конца одиночества, страданий, пустоты…
Он сказал, что, дойдя до конца, встретит начало всех вещей. Что победит и проглотит всё: одиночество, страдания, вожделение, отчаяние, пустоту, а также себя, меня и сам тройственный мир, и наконец в образовавшемся ничто станет птицей, свободно парящей в небе. Сказал, что станет последним человеком на земле. Но есть нечто, что его изводит, и это пустота. Он должен познать её сущность. Сказал, что пустота для него то же, что и жизнь. Мы все живём и дышим, однако никто из нас не знает, что есть жизнь. Даже для Будды оставалось кое-что непознаваемое, и это – жизнь, пустота.
– Надо уехать куда-нибудь на остров, где нет и следа монахов. Шакьямуни ушёл из царского дворца в снежные горы, Иисус оставил Иерусалим и удалился в пустыню. Так и я покину монастырь и уеду на остров.
– На какой остров?
– Говорят, снежные горы есть в Индии. Но вот есть ли на этом свете остров для меня – не уверен.
– Надеюсь, вы ничего такого не надумали?
– Всё надоело, однако умирать ещё скучнее. Что бы там ни было, надо жить.
Я всей душой желал, чтобы Чисан познал сущность пустоты, которая так его мучила; чтобы он преодолел её и стал последним человеком на земле; чтобы он стал светом, озаряющим всё тяжёлое и мрачное, что есть в этом мире.
6
Глубокая ночь.
С дерева бодхи падают листья, нарушая покой. Они пробираются сквозь густо разлившийся мрак и прячут лица на груди у матери-земли, родительницы всех реинкарнаций, возникновений и исчезновений. Рильке выразился неправильно, назвав падение листвы жестом неприятия. Это не отвержение. Это смирение. Не смерть, а начало – дверь в новый мир с безграничными возможностями. Насколько же листья на дереве мудрее человека, который страшится и избегает смерти, торгуется с ней, сопротивляется, бьётся из последних сил и в конце концов всё равно умирает. Насколько листья благороднее людей, зависящих от сиюминутных, как искра, выгоды и ущерба, борющихся друг с другом, точно голодные демоны, и обессиленно уходящих в небытие. Преклоняюсь перед мудростью и милостью Будды, признававшего вечное начало даже в бессознательных растениях.
Ещё один лист слетел с дерева бодхи. Упал, смирившись. Можно сказать, таков порядок. Закон природы, восходящий к некой незримой абсолютной силе. Но сей чёткий порядок, совершенный закон бытия встречает сопротивление со стороны людей. Неужели этот бунт и есть то, что делает человека человеком?
Ночь – тоже своего рода отчаяние.
Однако я отвергаю ночь, которая должна умереть, чтобы родиться снова. Отвергаю и хочу, как ночной страж, осветить её. Можно назвать это иллюзией, помрачением ума. Я хочу послать письма всем, кто меня знает. Написать от руки всем, кто узнает меня в будущей жизни, получить от них ответ. Хочу вести дневник. Обнажиться, как эта ночь, и вести дневник.
Все уснули. Всё сущее жалеет ночь, остановившую колесо сансары; даже ветер пробегает на цыпочках. Давайте же споём ради этой умирающей ночи! Будем петь и наполним её безмолвие жизнью. Пускай наши страдания станут не погребальной песнью, а хвалебным гимном!
Ночь глубока.
Время настолько позднее, что дальше некуда. У-у-у – завывает ветер. Свеча почти догорела и дрожит. Ветер необычайно свеж. Умерший и возродившийся, он вздымает покров моих страданий. Я хочу снять его с себя. О-о, как же я хочу сбросить с себя этот покров! В конце концов, быть может, религия и появилась для того, чтобы научить людей смерти. Задуваю свечу и ложусь грудью на стол.
С некоторых пор меня мучила бессонница, я всю ночь не смыкал глаз. Когда же на рассвете, словно пробуждение, в уши бил стук моктака, я точно проваливался в обморок, засыпал мёртвым сном и просыпался поздним утром с ударами колокола, возвещавшими церемонию подношения. Возможно, я заболел.
Бессонными ночами меня терзали разные мысли. Всё это явно были иллюзии и омрачения, они хватали меня за ворот и никак не отпускали. И оттого что я знал, что это иллюзии и омрачения, становилось ещё невыносимее.