Мандариновый лес

В конце апреля на два дня в столицу неожиданно приехала Светлана. Заранее не предупредила, позвонила по приезде: «Я специально, потому что знаю, будешь дергаться, волноваться и строить планы. А времени у меня в обрез, не обижайся – дела! Женек, встретимся на пару часов, где-нибудь в центре? Если ты, конечно, не занята. Учти, если что, не обижусь».

Конечно же, время нашлось! Встретились на Ордынке, в любимом Женином ресторанчике. Светлана делилась новостями.

Главная новость – Светланина дочка Яна собралась замуж.

– Отговариваю, как могу, – вздыхала подруга, – но, кажется, бесполезно – любофф! Нет, Жень, ты мне скажи! Вот ты мне ответь, как инженер человеческих душ, – в восемнадцать лет замуж, и это в наше-то время! Без образования и профессии, причем оба! Ну какая же дура, сил моих нет! Ну да бог с ней, пусть попробует – охота, как известно, пуще неволи, – злилась Светлана. – Пусть набивает шишарики, дело добровольное. Ладно, бог с ними! Вояка мой уже на земляных работах – картошечка, то да се. В общем, радуется жизни. Ну и я радуюсь – в одиночестве. Счастье, Жень, честное слово! Прямо из дома выходить неохота – так бы и сидела в тишине да покое. И никто, заметь, не дергает и еды не требует – короче, красота! Нажарю себе картошечки, открою килечку в томатном соусе, выпью стопочку беленькой – ну чисто мужик! И балдею. И под дурацкое кинцо про ментов – представляешь? Вот так живут работники культуры, госпожа Сокольская! Стыдно, но факт.

Да, Жень, такая история, забыла тебе написать – бреду тут я с работы по Невскому, замученная, полудохлая, на каблуках (была встреча с новгородским автором-детективщиком). Погодка мерзкая, наша, питерская, мартовская, дождь со снегом, ветрило, под ногами мерзкая каша. Все, как положено.

Бреду себе и мечтаю о чашке чая и бутерброде с докторской колбасой.

И тут мне по плечу, со всей дури:

– Светк, ты, подруга?

Оборачиваюсь и – не узнаю. Тетка какая-то, огромная, как ледокол «Ленин», как мамонт. Берет в снегу, брови тоже, тушь растеклась, красная помада разъехалась. Пальто с мехом песца и тоже в снегу. Короче, тетка – Дед Мороз из советского санатория.

Я стою, глазами хлопаю, а она меня по плечу, снова и снова, лупит и лупит:

– Ну, Светк, ты чего? Совсем меня не узнала?

Оборотик, а? «Совсем меня не узнала» – короче, ржу.

А в голове табун мыслей: кто, откуда? Соседка из дома, уборщица из «Буквоеда»?

А она как заржет! Эх, говорит, короткая у тебя, Светка, память! Девичья прямо! Это ж я, Лариса Васильевна! Ну старшая медсестра из реабилитационного центра, где ты со своей Сокольской была. Вспомнила?

Вспомнила, деваться-то некуда.

А она мне радуется, как маме родной, будто мы с ней старинные подруги, а не случайные знакомые – чудна́я!

– Как там твоя Евгения? – спрашивает. – К нам не собирается?

– Не знаю, – говорю. – Все может быть.

Осторожно, как понимаешь. А она в воспоминания ударилась:

– Эх, говорит, хороший был вечер! Молодец твоя Сокольская, умеет тронуть сердца! И зал умеет держать – говорю ж, молодец! А все потому, что ей верят! Потому что говорит искренне, без фальши. Она ж из нас, простых российских баб, и нас понимает. Да и говорит душевно и по делу. В общем, приедет в Питер – милости просим! Всегда вам, девчуленьки, рады! А тот вечер мы еще долго вспоминали, пару недель точно. Обсуждали, делились мнениями. Событий-то у нас, как понимаешь, кот наплакал. Да и хорошего ведь на свете немного. Теплого, душевного, настоящего. У всех немного, а у нашего контингента – совсем мало, почти ничего.

Я поддакиваю и киваю.

– А сама-то как? – вдруг спрашивает, как будто вообще обо мне что-то знает.

– Да нормально, – говорю. И вдруг ляпаю: – Дочь замуж собралась.

А Лариса эта Васильевна опять как хлоп меня по плечу:

– И чего? Что за расстройство?

Я жмусь, как на танцах, вздыхаю. Типа, рано и все такое.

А она говорит:

– Брось, Светк! Кто там знает – когда рано, а когда вовремя? Главное, чтоб поздно не было! А то, как я, – ой, не дай бог! Все выпендривалась, оттягивала – то он чавкает за столом, то шарики хлебные делает, то нос у него не тот. Можно подумать, я – графиня-красавица!

И ржет как лошадь. А потом погрустнела:

– А он взял и слинял! Сделал ручкой. Короче, довыпендривалась. А больше никто не позвал – так и просидела всю жизнь в старых девах. Думаешь, сладко? Одиночество, Свет… Ну как певица мосластая орет: «Одиночество – сука», помнишь? Всю душу выкручивает, выжимает, как я своими ручищами мокрое белье. Это хорошо еще, что я в нашу больницу попала. Всю жизнь на одном месте, прикинь? Дом родной! Так и живу ее проблемами, своей больнички. Потому что своей жизни нет.

Стоим, молчим. Дед Мороз мой варежкой слезы утерла. Чую, что сама разревусь. Не сдержусь – так приперло.

А она вдруг оживилась, что-то вспомнила и опять меня по плечу – хрясь. А рука у нее ого-го!

Я аж пошатнулась, веришь?