Мандолина капитана Корелли

55. Победа

Несмотря на недвусмысленное требование своих солдат принудить немцев к капитуляции и конфисковать их оружие, генерал Гандин разыграл из себя святого и согласился с полковником Баргом: итальянским солдатам будет позволено сохранить оружие и эвакуироваться с острова. Кораблей для их эвакуации не было, однако, это казалось несущественным. На Корфу немцы самым джентльменским образом согласились предоставить транспортные суда для войск, и когда те пробирались к ним сквозь буруны по мелководью, расстреляли всех из пулеметов – всех до единого, оставив их тела плавать на поверхности. Бесподобно храбрый полковник Лузиньяни, брошенный англичанами на произвол судьбы, несколько дней держался против превосходящих сил противника. Все его выжившие в боях солдаты добрались до немецких транспортных судов и погибли, когда англичане сбросили на них бомбы в море. Тех, кто сумел прыгнуть в воду, немцы расстреляли из пулеметов, и их тела остались плавать на поверхности.

На Кефалонии немцы теперь получили четырнадцатидневную отсрочку, чтобы перегруппироваться, доставить подкрепление и дополнительное вооружение, а ошеломленные итальянцы, желая хоть какого-то руководства, действовали или бездействовали в зависимости от инициативности отдельных офицеров. Одни, как Апполлонио и Корелли, подготовили своих солдат до последней степени, но другие, отравленные и ослепленные перспективой скорой отправки домой, вяло погрузились в самоубийственно оптимистическую летаргию, предоставив солдатам кипеть от гнева и тревоги; те предвидели отправку в трудовые лагеря в вагонах для скота, без света, санитарии и пищи – разве не известно всем, что так много месяцев поступали с греками? Предвидели они и бойню. Одни впали в депрессию предопределенности, а другие стискивали в решимости зубы и так крепко сжимали приклады винтовок, что белели костяшки пальцев.

Греки, в их числе Пелагия и доктор Яннис, затравленно смотрели друг на друга, сердца их сжимались от предзнаменований, а жалкие шлюхи солдатского борделя, забыв о косметике, беспомощно слонялись в одних пеньюарах из комнаты в комнату, подобные скорбным обитателям преисподней, бесчувственным теням, открывали ставни, выглядывали на улицу и снова закрывали их, прижимая руки к трепещущим сердцам.

Когда ранним полуднем подлетела эскадрилья пикирующих бомбардировщиков, заваливаясь на крыло на виражах, собралась в боевой порядок и с оглушающим воем вертикально спикировала на итальянские батареи, это принесло почти облегчение. Теперь все было ясно: немцы вероломны, и каждому солдату придется драться за свою жизнь. Вебер понимал, что вынужден повернуть оружие против друзей, Корелли знал, что его пальцы музыканта, столь привычные к мирному искусству, теперь должны плотно обхватить спусковой механизм орудия. Генерал Гандин слишком поздно понял, что своей радикальной нерешительностью и консультациями с бесполыми священниками он приговорил собственных солдат к смерти; полковник Барг знал, что успешно заманил бывших союзников в невыгодную позицию; шлюхи понимали, что мужчины, которые прежде украли их счастье, теперь собирались оставить их воронам, а Пелагия понимала, что война, которая всегда в действительности шла где-то в другом месте, теперь была готова обосноваться в ее доме и разнести в пыль его камни.

Солдаты на батареях, обезумев и потеряв ориентировку от механического визга пикирующих самолетов, града пулеметного огня и серий бомб, падавших среди орудий и осыпавших их землей и мелкими клочьями тел товарищей, старались откатить пушки и не дать своим боеприпасам сдетонировать. Потом, прежде чем командиры батарей смогли открыть хоть какой-то ответный огонь, пикировщики улетели, покачивая крыльями, как скворцы, и развернулись на колонну войск, прибывавшую в Аргостоли к дальнему краю спортивной площадки, где в прошлом итальянцы проходили свою воинскую службу в хриплых, эмоциональных футбольных матчах и где по ночам итальянские солдаты, влюбленные в греческих девушек, устраивали любовные свидания, едва ли бывшие тайными даже в темноте.