Манящая корона

У Трюкача похолодело в животе. Он слишком хорошо знал, что это означает. Несколько раз ему приходилось видеть, как Малютка, точно так же склонив голову и неторопливо проводя языком по губе, рассматривала человека, стоящего напротив; только вместо балахона ее прикрывал кожаный фартук, руки не скрещивались на груди, а возились с ножом и точильным бруском, уверенными движениями доводя лезвие до бритвенной остроты. И человек стоял не на сторожевой площадке, а возле дерева в лесу или у столба в каком-нибудь глухом подвале, накрепко прикрученный к нему веревками… На нее снова накатывало – это случалось, к счастью, редко, но такие дни бывали тяжелым испытанием для всей шайки. Даже Барон, обожавший юную любовницу и потому прощавший ей многое, досадливо морщился и всегда старался отговориться занятостью в городе, чтобы не присутствовать при ее «развлечениях». Он изменил этому правилу только один-единственный раз: когда к дереву привязали того самого скупщика краденого, который продал его городской страже.

Малютка гордо выпрямилась, продолжая придерживать разорванную одежду, повернулась спиной к стражнику, не подозревавшему, что произнес слово, которое эта странная грязная девчонка считала смертельным оскорблением, и тем самым обрек себя на жуткую участь, презрительно фыркнула и пошла прочь. Она пересекла дорогу, обошла изгородь, послужившую им укрытием, и стала спускаться по крутому склону оврага. Одноглазый быстро семенил за ней; по пути он оглянулся, взглянув на караульного, и Трюкач мог бы поклясться, что на его лице промелькнуло искреннее сожаление, смешанное с паническим испугом.

В следующую секунду послышались нарастающий стук и звенящий лязг, затем чуть слышно заскрипели воротные петли: явились дежурные стражники вместе с громоздкой «деревянной бабой».

– Ты на кого орал, Гумар? – раздался негромкий, но уверенный голос, в котором отчетливо различались властные начальственные нотки.

– Осмелюсь доложить, господин старший десятник, на нищих! Мужик и девка нашли на дороге монетку, не поделили – и ну драться да галдеть. А девка вообще дрянь редкостная, так ругалась… Тьфу! Я такой мерзкой брани и в трактире не слыхивал.

– В трактире? Интересно, когда это ты в последний раз захаживал в трактир? Ты же у нас не такой, как все, Гумар, держишься отдельно, нашими развлечениями брезгуешь… Девка-то хоть красивая была?

– Ну… Э-э-эээ… Осмелюсь доложить, не присматривался!

– Ох и дурень же ты! «Не присматривался!» А надо было присмотреться! Если красивая, подал бы знак, мы бы ее мигом сюда втащили да позабавились…

– Господин старший десятник, да как же… Ведь его сиятельство строго-настрого…

– А откуда он узнал бы?! Или, по-твоему, я помчался бы к нему с докладом: «Так и так, ваше сиятельство, разрешите задрать подол приблудившейся бабенке?» Телок ты, Гумар, и ум у тебя телячий, честное слово… Ох, в недобрый час ты к нам в столицу приперся, дубина неотесанная, чего тебе в твоей глуши не сиделось! И что только нашло на графа, чем ты ему приглянулся, никак не пойму! Ладно, с тобой, олухом, говорить – настроение поганить. Приступайте, ребята!

Стражники, пыхтя от натуги, покатили графское изобретение к столбам: натягивать проволоку на ночь. Десятник продолжал поругивать Гумара, но скорее по привычке, нежели по злобе, – как любой начальник, смирившийся с наличием бестолкового и бесполезного подчиненного, от которого невозможно избавиться, пока не поступит распоряжение сверху.

Трюкач осторожно откинулся спиной на склон ямы и закрыл глаза. Теперь оставалось одно: набраться терпения и ждать.

* * *

Только боги-хранители безупречны, а у каждого живого человека обязательно найдется или грех, или по крайней мере недостаток. Перечень грехов мадам Анни, хозяйки «Белой Лилии», одного из лучших публичных домов Кольруда, занял бы целую страницу, исписанную убористым почерком, и на первом месте наверняка стояло бы то, что в Священной Книге скромно именуется сребролюбием.

Даже один-единственный серебряный талар всегда вызывал у мадам самый живой интерес, пять таларов приводили в возбуждение, сходное с религиозным экстазом, а за десять таларов она была готова на все – хоть заменить собой любую из своих «девочек». Правда, еще ни один клиент этого не пожелал – как уверяла саму себя хозяйка «Белой Лилии», исключительно из скромности, воспитанности и уважения к столь известной и солидной особе, как она. В глубине души, вздыхая, мадам понимала, что дело в возрасте, но какая женщина признается в этом вслух, даже под страхом пытки? К тому же десяти серебряных таларов зараз никто еще не выкладывал, поэтому стоит ли терзать себя, предаваясь бесплодным мечтаниям, когда так легко и приятно утешиться старой как мир фразой: «Все мужики – сволочи!»