Мао Цзэдун

В лучшую жизнь и в самом деле вела одна-единственная дорога. Деревенская школа в императорском Китае конца прошлого века представляла собой место настолько мрачное, что царившая там атмосфера была способна укротить любого непоседу. Шаошаньская школа размещалась в комнате с голыми глиняными стенами; зимой от них веяло могильным холодом, летом они не защищали от испепеляющего зноя. В центре одной из стен — дверь с крошечными оконцами по обеим сторонам, пропускавшими в помещение немного света и свежего воздуха. Учебный год начинался в феврале, в 17-й день первой луны, то есть через два дня после Праздника фонарей, последнего в череде празднеств по случаю китайского Нового года. Школьники стоят у двери, ожидая прихода учителя, у каждого в руках принесенные из дома небольшой столик и стул. Их около двадцати, возраст — от семи-восьми до семнадцати. Одеты в одинаковые просторные холщовые куртки, перехваченные поясом, и такие же мешковатые штаны. Но вот приходит наставник. Он усаживается за стол, аккуратно расставляет баночку с тушью, маленький стаканчик с водой для промывания кисти, глиняный чайник с чашкой, стопку бамбуковых табличек, в которых отмечается присутствие учеников, по правую руку значительно кладет прочный бамбуковый шест. Педагогическая традиция запрещала ему проявлять какие бы то ни было чувства и эмоции в отношении своих учеников — если только в их поведении не усматривалось попытки подорвать его абсолютный авторитет.

Учитель Мао был сторонником самых суровых методов воспитания. Школьники очень быстро научились опасаться бамбуковой палки, которую педагог не колеблясь пускал в ход, и его ребристой дощечки с отверстиями, куда вставлялись благовонные свечи. Провинившийся опускался на эту дощечку коленями и стоял до тех пор, пока свеча не выгорала.

Но куда больше, чем обстановка, подавлял сам процесс обучения. Никаких книжек с картинками, никаких захватывающих детское воображение историй — одна умоисступляющая зубрежка. Эта система почти без всяких изменений просуществовала две тысячи лет, исправно служа одной цели: превратив учебу едва ли не в пытку, навсегда оставить знания привилегией элиты.

Первым учебником, с которым знакомились сверстники Мао, был «Саньцзыцзин» — «Классика в трех иероглифах», обязанный своим названием тому, что каждая из 365 его строк состояла всего из трех знаков. Написанный в XI веке, он представлял собой сборник конфуцианских наставлений для молодежи. Начинался «Саньцзыцзин» так: «Люди приходят в мир по натуре своей добрыми, в этом они все одинаковы, отличия появляются тогда, когда каждый начинает заниматься своим делом». В XV веке комментатор добавляет: «Это изречение начинает курс наук и объясняет его важнейшие принципы… То, что создано Небом, называется «человек», то, что является его сущностью, называется «натурой», наличие правильных моральных устоев называется «добром»… Таков человек при рождении. Умные и простаки, прямые и изворотливые — все по природе своей сходятся в одном, и отличий между ними нет. Но с приобретением знаний характер и склонности меняются… что приводит к извращению моральных устоев добродетельной изначально натуры… Только благородный муж обладает способностью поддерживать высокую нравственность. Он сохраняет чистые юношеские идеалы своей натуры и не дает им превратиться в низменные».

Не слишком ли тяжеловесные рассуждения предлагаются вниманию восьмилетнего мальчика? Однако постижение этой метафизики усложняется еще одним препятствием.

Учебники печатались на тонкой рисовой бумаге крупными иероглифами, по пять строк на странице. Учитель начинал с того, что, подозвав к себе ученика, требовал от него повторять за собой нараспев строки до тех пор, пока они намертво не откладывались у того в памяти. Затем к столу подходил следующий, и так весь класс. Вернувшись на место, ученик пальцем водил по чертам иероглифов, вновь и вновь воспроизводя только что вызубренное — и даже не шепотом:

«Узнав, как читается тот или иной иероглиф, каждый громким до предела голосом — чтобы учитель видел его усердие и мог оценить правильность произношения — раз за разом повторял всю фразу. Урок считался «выученным», когда ученик абсолютно точно копировал манеру чтения учителя. Спрошенный, он поднимался, поворачивался спиной к книге и фактически выпевал отрывок — целиком или ту его часть, которую запомнил. В последнем случае голос внезапно смолкал, как смолкает жужжание жука, врезавшегося в стену».

В классе стояла какофония такая, что ученик не слышал самого себя. А поскольку значение большинства китайских иероглифов не является очевидным из их начертания, учитель требовал от учеников лишь правильной последовательности их написания в знаке и его безошибочного чтения.