Мао Цзэдун

В соответствии с традицией, которая при рождении сына-первенца соблюдалась неукоснительно, мальчик был искупан лишь на третий день. Затем в дом призвали гадателя-геоманта, чтобы тот составил гороскоп продолжателя рода. По-видимому, была воля небес в том, что новорожденному для полного благополучия недоставало в гороскопе элемента «вода». Исправить это упущение постарался отец, дав сыну имя Цзэдун: иероглиф «цзэ», означающий «увлажнять, мочить», в хунаньской геомантии восполняет именно этот недостаток[6]. Ритуал положил начало длившимся в течение года буддистским и даосским обрядам, на протяжении многих поколений вносившим хоть какое-то оживление и разнообразие в подчиненные строгим конфуцианским канонам будни китайского крестьянина. Через четыре недели мальчику обрили голову, оставив лишь небольшую прядь на макушке: ею человек «удерживался в жизни». С той же целью на шею ребенка вешалась красная нить с маленькой связкой медных монеток или небольшим серебряным замочком. В некоторых семьях состриженные с головы волосы смешивались с собачьей шерстью и вшивались в одежду — злые духи будут принимать появившегося на свет за животное и оставят его в покос. Другие вставляли мальчику в ухо сережку, и тогда темные силы считали ребенка девочкой, то есть существом, не заслуживавшим их внимания.

По тем временам семья Мао была зажиточной. Отец, Жэнь-шэн, в шестнадцатилетнем возрасте записался в войско императорского наместника Хунани и Хубэя и лет через пять-шесть накопил достаточно денег для покупки земли. К рождению Мао семья владела двумя с половиной акрами (около гектара) рисовых полей, что в самой плодородной и богатой рисом провинции было не так уж мало. Прижимистый, считавший каждую монетку отец позже прикупил еще земли и нанял двух работников. Каждому в день выдавалось по порции риса, а не чаще, чем раз в месяц, в знак особого расположения хозяина к рису добавляли печеные яйца. Но мясо — никогда.

Скаредность отца произвела на Мао впечатление еще в детстве. «Мне, — вспоминал он много позже, — от него не доставалось ни мяса, ни яиц». Хотя дела семьи шли неплохо, стол ее был весьма и весьма прост — если не груб. Крайне редко проявлялись у родителя и отцовские чувства, зато на фоне его душевной скупости еще глубже ощущал мальчик горячую материнскую любовь. Со временем она затмила в его глазах даже лучшие отцовские качества, которые Мао проявил впоследствии в таком избытке: целеустремленность и решительность. Уже ребенком он воспринимал свою семью расколотой на два лагеря: мать и сын на одной стороне, отец — на противоположной.

Бережливость и бесконечный монотонный труд довольно быстро превратили отца в одного из самых богатых жителей деревни, где насчитывалось около трехсот семей, причем едва ли не все они носили фамилию Мао.

В то время в Хунани крестьянина считали крепко стоящим на ногах, если он имел не менее полутора акров земли и жил в доме из грех комнат. Под посевами риса у родителей Мао было в два раза больше, к тому же они выстроили просторный, крытый серой черепицей дом — и уголки крыши у этого дома загибались кверху. За задним двором поднимались к небу сосны, а перед самим домом был выкопан пруд, в котором плавали цветки лотоса. У Мао имелась собственная спальня — неслыханная роскошь! — где позднее он зачитывался до глубокой ночи, прячась с масляной лампой под куском плотной темной ткани, чтобы отсветы вдруг не заметил отец. Получили по комнате и родившиеся позже братья. Капиталы отца составляли около двух-трех тысяч серебряных китайских долларов — «огромная сумма для крошечной деревушки», — признавал сам Мао. Теперь, вместо того чтобы расширять свои угодья, отец предпочитал скупать у селян закладные на их земли, исподволь превращаясь в настоящего помещика. Занимался он и перекупкой риса, отвозя его затем на продажу в Сянтань, уездный город в пятидесяти километрах от деревни. Несколько сотен тысяч его жителей создали себе славу самых проворных в провинции чаеторговцев, а благодаря выгодному положению на важнейшей водной артерии района — реке Сян, город стал к тому же и крупнейшим перевалочным пунктом для товаров, стекавшихся сюда из самых дальних уголков. У запряженного в повозку быка дорога из Шаошани занимала сюда два дня, носильщики с восьмидесятикилограммовой ношей на спине управлялись за день.

Как бы Мао ни сокрушался, вспоминая о скаредности отца, свою расчетливость и стремление сэкономить в мелочах он явно унаследовал от него. На протяжении всей жизни в те моменты, когда дело касалось его личных потребностей, Мао отличался редкостным нежеланием покупать новую вещь, если можно было еще подлатать и заклеить старую.