Мао Цзэдун

Побежденные в политической борьбе уже не пропадали бесследно. Выступавшие против возвращения Дэна Хуа Гофэн и Ван Дунсин были с почетом отправлены на пенсию и живут в достатке. В 1991 году в тюремной камере покончила с собой Цзян Цин. Пробывший пятнадцать лет в заключении Яо Вэньюань вернулся в свой родной дом в Шанхае. То же сделали Чэнь Бода и другие известные деятели «культурной революции». Китай еще не стал в полном смысле демократической страной, но общество ожило и обрело терпимость. Занавес страха, душившего в дни Мао даже зачатки свободы, поднялся.

В условиях, когда многое из того, за что боролся Председатель, подверглось коренной переоценке, а то и вовсе оказалось отброшенным в сторону, новым правителям Китая было весьма непросто определить историческую значимость личности Мао. После длившейся более года дискуссии ЦК КПК принял в 1981 году резолюцию, где подтверждалось, что, несмотря на «громадные злоупотребления», допущенные во время «культурной революции», его «заслуги стоят на первом месте, а ошибки — на втором», в соотношении семь к трем. Двумя годами позже в беседе с коллегами Чэнь Юнь высказался еще определеннее: «Если бы Мао умер в 1956-м, то сделанное обеспечило бы ему бессмертие. В 1966-м он все равно остался бы великим. Но Председатель ушел от нас в 1976-м. Увы! Что еще можно сказать?»

Пропорция «семь к трем» полностью устраивала КПК. Она позволяла Дэну со спокойной совестью отвергать то из наследия Мао, что было ему не по вкусу, ни в коей мере не оспаривая ведущей роли Коммунистической партии.

С той поры оценка не изменилась. Поставив крест на собственной идеологии, Коммунистическая партия Китая не могла позволить себе роскошь развеять миф о ее создателе.

Даже если забыть о политических шорах, то вынести справедливый приговор колоссу, вырвавшему Китай из векового оцепенения, представляется пугающе трудной задачей.

Заслуги великих современников Мао — Рузвельта, Черчилля, де Голля — сопоставимы с достижениями равных им личностей. Даже феномен Сталина стал возможен благодаря Ленину. Жизнь Мао протекала на фоне куда более масштабного полотна. Он являлся бесспорным лидером едва ли не четверти населения планеты, проживавшего на территории размером с Европу. В его руках была сосредоточена власть, сравнимая с могуществом лишь мифических императоров древности, когда история Поднебесной развивалась с такой стремительностью, что перемены, требовавшие на Западе столетий, в Китае происходили при жизни одного поколения. При Мао страна действительно совершила «скачок»: из полуколониальной она превратилась в великую державу, из вековой автаркии — в социалистическое государство, из жертвы империалистического разбоя — в постоянного члена Совета Безопасности ООН, обладающего ядерным оружием, средствами космической разведки и межконтинентальными баллистическими ракетами.

Мао отличала исключительная одаренность: он был провидцем, государственным деятелем, гениальным политиком и военным стратегом, философом и поэтом. Иностранец может пренебрежительно фыркнуть. Артур Уэйли, известный переводчик китайской поэзии времен династии Тан, как-то едко заметил, что стихи Мао «нс так плохи, как картины Гитлера, но и не так хороши, как Черчилля». По мнению другого западного историка искусств, каллиграфия Мао, «в высшей степени оригинальная, свидетельствующая о доходящем до высокомерия юношеском эгоизме, если не об экстравагантности… являла собой пример удивительного пренебрежения классической дисциплиной кисти и была неповторима». Подавляющее большинство китайских исследователей не согласны: поэмы Мао, как и написанные его кистью иероглифы, передают мятежный, находящийся в бесконечном поиске дух автора.

Эти таланты Председателя дополнялись терпеливым и обстоятельным умом, внушавшей благоговение харизмой и дьявольской проницательностью. Брошенная Линь Лиго в адрес Мао гневная филиппика — «те, кого он хочет соблазнить, слышат сегодня ласковые и медоточивые слова, а завтра по сфабрикованным обвинениям взойдут на эшафот» — без всякого умысла автора эхом повторила суждение двухтысячелетней давности о Цинь Шихуанс. Один из министров императора отозвался о нем так: «Владыка царства Цинь подобен крылатому хищнику… В нем нет милосердия, у него сердце тигра или волка. Когда он сталкивается с непреодолимым, то легко смиряет гордыню. Но когда он достигает цели, то с той же легкостью способен пожирать себе подобных… Если он реализует все свои замыслы, люди обречены стать его рабами».