Мао Цзэдун

Но для большинства окружающих общение с двадцатилетним Мао представляло собой настоящее испытание. Упрямый, своевольный подросток из Шаошани превратился в способного, но крайне неуравновешенного молодого человека, который мучил самокопаниями себя и изводил перепадами своего настроения друзей. Он мог с сокрушением жаловаться на судьбу, не пославшую ему в жизни ни друзей, ни хороших учителей, а через минуту обратиться в письме к Сяо Юю со словами: «Тяжелые мысли множатся и… бередят душу. Не позволишь ли ты облегчать мне ее в наших разговорах?» Упрямство его не знало пределов даже в общении с теми, кого он уважал и любил: между ним и Юанем Бородатым как-то вспыхнула яростная перепалка из-за титульного листа студенческой работы, сменить который Мао категорически отказывался. А после спора с директором только усилиями нескольких ведущих преподавателей удалось предотвратить исключение строптивца из колледжа. В тщательно скрываемом от посторонних глаз дневнике Мао бичевал себя: «Нет в тебе дара смирения. Ты вечно дергаешься и вспыхиваешь как порох. Чувство стыда тебе неизвестно. Под приличной на первый взгляд внешностью кроется пустота. Честолюбие твое не знает пределов, тебя изводит похоть. Ты наслаждаешься сплетнями и слухами, тратишь силы и драгоценное время на бесплодное самолюбование. Ты подобен цветку, после которого ничего не остается, но себя ты убеждаешь в том, что несешь людям великолепные плоды. Это ли не позор?»

Мао жил в то время крайне экономно. Во время их первой встречи, вспоминал Сяо Юй, он увидел перед собой «высокого и нескладного юношу в довольно поношенной одежде, чьи парусиновые туфли срочно нуждались в починке». В то время, когда ровесники Мао вовсю экспериментировали с западной модой, его гардероб состоял лишь из синей студенческой формы, длинного серого халата с отстегивавшейся ватной подкладкой и пары мешковатых белых брюк. На еду Мао тоже не обращал особого внимания: сумма, которую присылал ему отец, едва ли превышала 25 долларов в год. Такая непритязательность объяснялась отчасти примером одного из любимых учителей, Сюй Тели, который в отличие от коллег не только никогда не пользовался рикшами, но и вообще был воплощением скромности.

Из небольшого бюджета выкраивались деньги на покупку газет и журналов, причем расходы эти составляли, по оценке самого Мао, около половины его доходов. Однокурсники помнили, как он часами просиживал в библиотеке, выписывая на длинные ленты газетных полей сведения о зарубежных странах и их лидерах.

Учился Мао весьма прилежно, но лишь по тем предметам, которые его интересовали. Он то приходил в восторг от содержательной лекции, то впадал в глубокое уныние по поводу узости собственного кругозора. Необходимость присутствовать на скучных занятиях бесила Мао: «Естественные науки меня не привлекали, я не обращал на них внимания и получал самые низкие оценки. Наибольшее отвращение вызывали уроки живописи с их обязательными натюрмортами, казавшимися мне лишенными всякого смысла. Я всегда старался побыстрее закончить незамысловатый рисунок и выйти из студии». Однажды Мао изобразил на листе полукруг, а под ним — прямую линию, что, по его словам, было иллюстрацией к сцене восхода солнца из поэмы Ли Бо[15]

«Сон о восхождении на гору Тяньму». На экзамене он нарисовал овал, пояснив, что это яйцо. Экзамен пришлось пересдавать.

Время от времени Мао пытался взять себя в руки. «В прошлом у меня действительно были в голове кое-какие вредные идеи, — признавал он в 1915 году. — Но теперь я уже повзрослел… и многое вижу по-новому». Потом вновь следовало погружение в пучины пессимизма. «Учиться тут невозможно, — писал он бывшему преподавателю. — Здесь нет никакой свободы воли, качество обучения находится на самом низком уровне, а однокурсники слишком испорчены. Меня приводит в отчаяние глупая трата времени и сил на бесполезные пикировки и постоянное ожидание чего-то. Заведения, подобные нашему, являют собой обители мрака». Затем следовал взрыв энтузиазма: «Рано утром сажусь за английский; с восьми до трех пополудни — занятия по расписанию, в четыре приступаю к китайской литературе. После ужина начинаю готовить домашние задания — до тех пор, пока не погасят свет, и уже в полной темноте около часа делаю физические упражнения».

Полугодовой период активности сменился вспышками разочарования и усталости: «Кому же не приятно покорить новую высоту? — с досадой писал в дневнике Мао. — Но когда твои планы летят к черту, когда засасывает мутный поток обывательских мелочей, на душе не остается ничего, кроме горечи. Она заполняет весь мир».