Мао Цзэдун

В начале октября Ван Цзинвэй пригласил его работать в ЦИК Гоминьдана — исполнять вместо него обязанности заведующего отделом пропаганды. Ван был перегружен работой в правительстве, времени на заведование отделом у него не хватало, а Мао он знал как талантливого журналиста и агитатора. 7 октября Мао Цзэдун приступил к исполнению новых обязанностей. Вскоре он стал редактировать журнал отдела пропаганды ЦИК ГМД «Чжэнчжи чжоубао» («Еженедельник „Политика“»), который использовал для пропаганды вышеизложенных взглядов на проблемы единого фронта и национальной революции и для нападок на «правых» деятелей Гоминьдана¹⁹²

.

Позиция, которую он отстаивал, целиком совпадала с той, которую выражало руководство компартии. Никаких разногласий ни с Чэнь Дусю, ни с другими членами ЦИК КПК у него в то время не было. Как и руководителей компартии, его по-прежнему время от времени бросало из стороны в сторону: оптимальное сочетание национального и социального в политике выдержать было трудно. В 1925 году тактические зигзаги лидеров КПК стали вообще приобретать характер некой политической линии, концептуально обоснованный, разумеется, в Москве.

Суть ее заключалась в следующем: китайская компартия должна была отныне использовать пребывание в Гоминьдане не только для того, чтобы самой превратиться в массовую политическую организацию (таков, как мы помним, был прежний курс), а для того, чтобы радикально изменить его классовый и политический характер путем захвата власти внутри этой партии «левыми» гоминьдановцами и коммунистами. В рамках новой политики члены КПК были обязаны воспользоваться своим пребыванием в ГМД, чтобы превратить эту организацию в как можно более «левую», а именно — в «народную (рабоче-крестьянскую) партию». Сделать это они должны были путем вытеснения с руководящих постов, а затем и исключения из Гоминьдана «представителей буржуазии»; после этого им надо было подчинить своему влиянию «мелкобуржуазных» союзников, с тем чтобы в конце концов установить «гегемонию пролетариата» в Китае не напрямую через компартию, а через Гоминьдан.

Контуры новой тактической линии были намечены весной 1925 года хорошо нам знакомым Войтинским. В отличие от Бородина, по-прежнему ориентировавшего компартию на теснейший союз с Гоминьданом, этот деятель Коминтерна в связи со смертью Сунь Ятсена счел возможным поставить перед руководством ИККИ, ВКП(б) и китайской компартии вопрос об активизации усилий КПК по укреплению ее связей с «левыми» гоминьдановцами с целью изгнания из партии «правых»¹⁹³

. Предложение Войтинского само по себе было не ново. Первыми, как мы помним, по этому вопросу еще в феврале 1924 года выступили сами лидеры китайских коммунистов. Однако тогда они были поставлены на место, причем самим же Войтинским, который не был в то время готов одобрить такую политику. Теперь же он вернулся к этой идее, считая, что внутри Гоминьдана создалась благоприятная для КПК ситуация, вызванная борьбой различных внутрипартийных фракций за наследство доктора Суня. В апреле 1925 года Войтинскому удалось развить свои взгляды перед Сталиным. Вот что он писал по этому поводу 22 апреля 1925 года полпреду СССР в Китае Карахану: «На днях во время продолжительного разговора со Сталиным выяснилось, что в его представлении коммунисты растворились в Гоминьдане, не имеют самостоятельной организации и держатся Гоминьданом „в черном теле“. Тов. Сталин, выражая свое сожаление по поводу такого зависимого положения коммунистов, считал, по-видимому, что в Китае такое положение пока исторически неизбежно. Он очень удивился, когда мы ему объяснили, что компартия имеет свою организацию, более сплоченную, чем Гоминьдан, что коммунисты пользуются правом критики внутри Гоминьдана и что работу самого Гоминьдана в большой степени проделывают наши товарищи. В защиту своего представления о положении коммунистов в Гоминьдане Сталин ссылался как на газетную, так и вообще на нашу информацию из Китая. Действительно можно полагать, что для тех, кто не бывал в Китае и не знаком с положением вещей там, сводки Бородина создали бы именно такое представление»¹⁹⁴.