Марь

Поставил свою печать лютый и на окна квартиры молодых специалистов Серегиных. В доме, как говорится, шаром покати, пусто, одним словом, вот морозец и постарался – джунгли ледяные выписал на стеклах, чтобы хоть это глаз радовало. Ни на одних окнах больше такого нет – только у Серегиных. Соседи говорят, что узоры эти оттого, что те поленились щели законопатить на окнах по осени. Наверное, это так, но красота на окнах необычайная. Такое у себя в городе они не видели, вот и сидит Веруня у окна и рассматривает с любопытством эти джунгли. А они густые, и в них диковинные растения произрастают: и разлапистые, и в зубчик, и спиралькой…

– Во-о, репродукция в багетной раме, – зло иронизирует Димка, глядя на то, как его жена тонким пальчиком водит по оконным кружевам. – Ты еще свечку возьми – и совсем на лубочную святую будешь походить. А ты ведь хочешь, я знаю, на нее походить. Ну, что молчишь?..

– Ты или злой, Димыч, или же у тебя добро трудно различить, – негромко проговорила Веруня.

Серегин хмыкнул.

– Черт возьми! Опять ты из себя праведницу строишь… – по обыкновению, начал распаляться Димыч. – Ну что ты на нервах моих играешь? Трудно тебе со мной? Так и скажи – разойдемся как в море корабли, а этого лубочного не надо и ликов святых не надо…

Муж косится на жену, псих его берет, хочется что-нибудь натворить такое… Ну разбить там чего, разломать – пусть это будет даже чем-то ценным для обоих, но ничего под руку не попадается, потому что ничего в доме нет. Ни посуды, ни мебели… Даже самого дешевенького абажура, который бы прикрыл наготу этой лампочки, что тоскливо и подслеповато маячит над голой. У них вообще за душой ничего нет, и это тоже раздражает Димку. У всех все есть, а у них, видите ли, ничего…

– Послушай, тебе не надоело так жить? – спрашивает он Веруню. – Не дом, а какая-то берлога. Ни тебе шифоньера, ни книжного шкафа, ни стола порядочного… А в кухне что делается? Одна лишь печка да два ящика из-под грейпфрутов! А может быть, в спальне лучше? Дудки! С вечера ложишься на это чудовище, – это он про свою ржавую железную койку, – а утром смотришь: панцирь вместе с тобой на полу лежит. А эти клопы? Бррр! – На Димином лице появляется брезгливая гримаса. – А ведь ты другое мне говорила… Там, Димуль, не жизнь, а сказка! Красивая природа, здоровый климат, хорошее жилье… Ну, помнишь?..

Конечно же она все помнила. И то, как он целый год пел ей про этот север, как сразу после свадьбы послал ее на разведку в эти края. Сам полететь он не смог, у него преддипломная практика начиналась, отправил Веруню.

– Мне и в самом деле все тогда понравилось, – пытается она защищаться.

– Ей все понравилось! – ухмыльнулся Димка. – А ты когда сюда летала? Летом? Так летом, моя дорогая, и на Северном полюсе цветочки цветут…

– Не цветут там цветочки, – не глядя на мужа, тихонько произносит Веруня.

Он фыркнул.

– Тебе виднее, ты училка… Кстати, скажи своим оболтусам, чтобы они больше не вешали к нам на окна картошку. Увижу еще раз – убью!

– У-тю-тю-тю-тю, – передразнила его Веруня, и тут как будто черт услышал слова мужа, потому что в следующую минуту окно в зале, где они находились, яростно загрохотало. «Бу-бух!» Небольшая пауза, и снова: «Бу-бух!»

Димка даже побагровел от злости.

– Вот он итог вашего школьного воспитания! – воскликнул он. – Все, надоело, надеваю валенки и иду исправлять ваши педагогические ошибки.

«Бу-бух!» – будто бы издеваясь над ним, загрохотало окно.

– Не ходи, Дима! – просит Веруня, однако мужа уже нельзя было остановить.

– Нет уж, хватит терпеть… – злорадно проговорил он, влезая в старую овчинную шубейку. – Сейчас переловлю этих паразитов, свяжу за уши, как кроликов, а потом буду только по распискам родителям выдавать.

Хлопнула входная дверь, оставив в квартире клуб ворвавшегося с улицы ледяного пара.

Веруня поежилась.

«Господи ты, боже мой!» – прошептала она и едва сдержала себя, чтобы не заплакать.

А плакать было от чего. Нет, ее не пугала вся эта неустроенность быта – в конце концов, они только начинают совместную жизнь! – беда в том, что муженек ее волком воет от тоски зеленой. Всю душу вымотал. Никак не может в местный пейзаж вписаться и успокоиться. Ну что с тобой происходит, спрашивает его Веруня. Раньше-то, мол, добрым был и веселым. А он ей: ты разве не знаешь, что скука деформирует личность? Вот тебе и страсти-мордасти! Надоел – сил никаких нет. Руки опускаются. Порой сама бы волком завыла, да нельзя. Если еще и она начнет… Замкнулась в себе. Утром молча встает и бежит на работу. Домой возвращается затемно. Пока обе печки натопит – ночь настанет. И так изо дня в день. И если бы не пацаны со своей картошкой, то вообще можно было бы от скуки помереть. А так, глядишь, какое-то разнообразие. Подвесят те, бывало, этот овощ у них над окном, отбегут подальше – и давай за нитку тягать, а мерзлая картошка «бу-бух!» по стеклу, «бу-бух!». Кровь в жилах стынет, так и кажется, что медведь-шатун в дом ломится. Веруня-то ничего, а вот муж злится.