Марадентро

– Камахай-Минаре не богиня яноами. У нас нет другого бога, кроме Омаоа, который обитает на вершине Большого Тепуя. Меня не волнует, богиня ты или нет, но Омаоа нужна белая женщина, «разумная» жена, которая откроет ему секреты болезней, чтобы защитить его народ до скончания веков.

– Жена? – удивилась Айза.

– Жена, – повторил Ксанан. – Сердце Омаоа переполнено печалью, потому что ему по-прежнему отвечает его голос, когда он зовет во тьме. Он создал свет, леса, реки, животных и даже людей, но забыл создать ту единственную, которая могла бы наполнить его одиночество. – Индеец пристально посмотрел Айзе в глаза, отчего ей стало не по себе. – Но теперь ты здесь, и все изменится.

Айза не нашла, что сказать. То, что ее хотят отдать в жены богу, пусть даже богу гуайка, явилось для нее полной неожиданностью и превосходило все ее опасения. Она закрыла глаза, и в ее мозгу вновь возник образ доисторического чудовища, обитавшего на вершине грозной горы, и она вновь подумала, что их долгая одиссея оказалась, как она и боялась, всего лишь тягостной дорогой возвращения к страхам детства. Она вновь была девочкой, напуганной навязчивыми кошмарами, с той лишь разницей, что сейчас, чтобы убежать от кошмара, следовало не проснуться, а закрыть глаза и умолять, чтобы настоящий сон пришел ей на помощь.

Она спросила себя, не она ли сама каким-то образом постепенно сплела эту паутину, удерживающую ее, словно гигантская ловушка. С каждым разом она укреплялась в убеждении, что все, что с ней случилось и даже могло произойти в будущем, было много лет назад так или иначе запечатлено в каком-то уголке ее мозга. По мере приближения развязки становилось все труднее отогнать от себя искушение почувствовать себя виновной и все сложнее уверить себя в том, что она не несет никакой ответственности за такое нагромождение катастроф и бедствий.

В жизни Айзы случались мгновения, когда она склонялась к тому, чтобы признать, что все случившееся с ней было наказанием: ведь она, сама того не понимая, совершила тяжкий грех, приманивая рыбу, усмиряя зверей, принося облегчение страждущим и утешая мертвых. Не было другого человека в округе, который мог угадать, когда и откуда появится тунец, или укротить взглядом взбесившегося верблюда. Наверное, уже тогда Айза обрекла себя на то, что ей придется поплатиться в будущем.

– Ты боишься?

Она повернулась к индейцу, который когда-то был гордым и красивым воином, а в последнее время постепенно угасал, словно его снедала какая-то болезнь, еще страшнее смерти, и кивнула.

– Как же мне не бояться? – сказала она. – Как выглядит Омаоа?

– Не знаю. Я никогда его не видел. Никто его не видел.

– Даже Этуко?

– Он с ним говорит, но не может его видеть. Омаоа обитает на вершине Большого Тепуя, но никогда не показывается людям.

Снова воцарилось молчание, и тогда Айза отважилась:

– А если я откажусь?

– Никто не может тебя заставить, но я знаю, что ты не повернешь обратно, потому что не сможешь все время жить в сомнении, а еще потому, что теперь тебе известно, что яноами нуждаются в тебе.

– Говорю же, что я ничего не могу для них сделать.

Айза хорошо знала, что говорила. Она все время наблюдала за туземцами, осознавая, что и они каждую секунду за ней наблюдают. Она восхищалась их красотой и простотой обычаев, и в то же время ее поражало, как это им удалось сохранить себя в такой первозданности, в стороне от всякой заразы «цивилизации». Однако Ксанан был прав: так же, как это случилось со многими племенами сельвы, корь или обычная простуда рано или поздно сводила этих людей в могилу. Их организму хватало защитных свойств, поскольку они жили в такой чистой и незагрязненной атмосфере, что даже раны затягивались, не успевая воспалиться. Мир яноами, где не существовало ни жары, ни холода, и где воды и пищи хватало на всех, потому что они умели приспосабливаться к природе и никогда не требовали от земли больше того, что она могла им дать, не выдержит грубого напора белого человека и обрушится, как карточный домик от удара рукой.

В шабоно обитали шестьдесят человек: большую человеческую нагрузку окружающий мир не выдерживал – иначе наступал голод. Некоторые женщины кормили грудью почти до четырех лет, потому что так они не могли забеременеть, а значит, число жителей деревни не увеличивалось.

Однако, если ребенок умирал, женщина тут же вновь оказывалась беременной. Таков был таинственный внутренний механизм, который скрывали в своем теле женщины яноами, сознавая, что с тех пор, как бог Омаоа поместил их в этот рай, единственным способом его не потерять было никогда его не перенаселять.