Марфа окаянная

В доме Марфы Ивановны он находил поддержку и единомышленников: Лошинского, Ананьина, Офонасова, Есипова{30}. Передавал через Марфу деньги на общее дело из владычной казны. Деньги влияли на решения веча. О казнокрадстве шептались в городе, да поди докажи! Свидетелей не было, за руку никто не поймал, а Иона перед кончиной более высокими был озабочен помыслами, проверок не затевал и отчёта не требовал. Умирал долго, утомил всех ожиданием — каждый день готовились услышать из слабеющих уст имя восприемника. И не услышали. Так и опочил под утро, не назначив Пимена. Не успел. Или не пожелал сознательно?..

Дошло до жребия. И отвернулась от Пимена удача, грехи, что ли, Господь не простил? Выпал жребий ризничему Феофилу[44]. Хуже и придумать было нельзя. Тугодумен, труслив, неповоротлив. Тряпка, а не архиепископ. Ему бы пуговки золочёные пересчитывать да моль в ризнице бить!..

Первое, о чём подумал Пимен тогда, — яд. Умертвить. Убрать со своего пути, восстановить справедливость! Одумался, нельзя. Всяк на него же первого и покажет. К тому же и поддержка вдруг объявилась у Феофила: архимандрит Юрьева монастыря Феодосий, игумены Нафанаил и Варлаам Хутынского и Вяжицкого монастырей, бояре Александр Самсонов, Офонас Груз, Феофилат. Даже Захария Овин, богаче которого нет в Новгороде Великом{31}. И все обещают помощь, советуют не ссориться с Москвой, не допустить размирия.

Ничего не смог поделать Пимен. Просто ждал, что будет, ловя язвительные взгляды прислужников нового архиепископа, которые смотрели на него заискивающе совсем недавно. И дождался беды. Нашептали Феофилу кому надо. Тот отстранил Пимена от должности, велел произвести проверку казны. И уже обнаружились недоимки. И огромные... Грозил арест и обвинение в своих и чужих грехах, мало ли их — не оправдаться!

С бедами своими и явился к Марфе.

Та слушала Пимена, удивляясь произошедшей в нём перемене. Куда девалась властность, уверенность в речах, гордая осанка? Он враз постарел, сутулился, будто страх гнул его к земле, говорил голосом глухим, спотыкающимся, так отрок жалуется матери, что обижают его.

   — Сколь велика недоимка? — перебила Марфа Ивановна.

   — Тысячу рублёв насчитали, — признался Пимен.

   — Не шутка! — покачала головой Марфа.

   — Меньше втрое, по правде-то.

   — Да хоть вдесятеро, — махнула та рукой. — Что делать мыслишь?

   — Столь нет у меня вернуть, — потерянно вздохнул Пимен.

Марфе и жаль было Пимена, и раздражал её он — тем, что сник, жаловаться пришёл, сдался, опустил руки. Не по голове же его теперь гладить, утешая.

   — Вернуть, положим, можно, — произнесла она. — Да проку в том не будет. Им виноватый нужен, на виноватого хоть десять тыщ спиши, мало не окажется. А всего нужнее — кость Москве бросить.

   — Погубят же, Марфа Ивановна, загрызут, — застонал Пимен. — Как оправдаться-то?

   — Нельзя оправдываться, — строго приказала Марфа. — Тем только вину свою подтвердишь. Достоинства не роняй, отрицай всё.

   — Не роняй!.. — горько усмехнулся Пимен. — Почитай, голова уже на плахе...

Марфа вдруг рассердилась:

   — А ты чего ожидал, в тиши отсидеться? Не в игры играем, знали, на что идём!

   — Спасибо, утешила, — обиделся Пимен.

Марфа пристально посмотрела на него:

   — Одно нас утешит — и тебя, и меня, и весь Новгород Великий. За это и голову не жалко отдать. Все вины в заслуги обратятся.

   — Это что же?

   — Разгром войска московского!

Искорка надежды мелькнула в глазах Пимена. Уверенный тон Марфы его немного успокоил.

Некоторое время молчали, думая каждый о своём.

«Не спасти его, — думала Марфа, стараясь не встречаться глазами с Пименом. — Не успеть. Шум рано поднимать, да и не стоит. Казимир, неизвестно ещё, поможет ли...»

Пимен встал, собираясь уходить.

   — На-ка вот, — произнёс он, вынимая из рукава рясы мятые бумажные листы. — По церквам читать скоро начнут, мне уж не упредить. И про тебя сказано тут. — В голосе его Марфе почудилась насмешка.

Она с удивлением взглянула на него.

   — Пойду я, — тяжело вздохнул Пимен. — Схорониться бы до поры, да ведь выследят... Прощай, Марфа Ивановна...

Дверь за ним закрылась. Марфа какое-то время сидела в раздумье, затем разгладила на коленях листы бумаги. Стала вполголоса читать сама себе: