Марфа окаянная

— Ещё с ним тугой лук разрывчатой,А цена тому луку три тысячи,Потому цена луку три тысячи:Полосы были булатныя,А жилы олень сохатныя,И рога красна золота,А тетивочка шёлковая,Белого шёлку шамаханского;И колчан с ним калёных стрелВсякая стрела по пяти рублёв.

Ваня, немного успокоившись, слушает, затем восклицает звонким своим голосом:

   — Так то вон лук какой! Мой-то похужее!

   — Да ведь и ты не Михайла Казаринов, — отвечает с улыбкой Никита.

Ваня гордо поднимает голову:

   — Я Иван Борецкий!

Никита делает удивлённое лицо:

   — А я-то, дурак, и не знал. Да ты не горячись. Михайло в малолетстве того лука тоже не имел, а был у него такой, как у тебя.

Ваня недоверчиво смотрит на Никиту, не обманывает ли? Но Никита уже не улыбается.

   — Ладно, — вздыхает Ваня. — Отойди от доски-то!

Он вновь поднимает лук, вкладывает стрелу.

   — Левый локоть, локоть не топырь! — прикрикивает Никита. — Ровнее держи!

Стрела летит и звонко вонзается в доску. В круг она не попала, но Ваню уже охватывает радостный азарт. Он вопросительно смотрит на Никиту.

   — Молодцом! — кивает тот. — Довольно на первый раз.

   — Нет, ещё давай стрелять! — не соглашается Ваня.

Никита доволен про себя.

   — Локоть-то не топырь! — в который раз повторяет он. — Вот, верно!

Стрела вонзается в круг.

Вечером к Никите наведался друг его Захар Петров, кровельщик. Пришёл со жбаном своего пива.

   — Поставь нам кружки, деушка, — попросил Настю, прибиравшуюся в людской. — Моего опробуем. И себе кружку подставляй. А то всё с пустыми руками к вам хаживал, самому совестно.

   — Деушка! — передразнила Настя. — Не женихаться ль явился? При живой жене грех.

Никита с Захаром засмеялись.

   — Забогател никак, — продолжала подтрунивать Настя, ставя на стол три кружки. — Что, щедро платит богатая Настасья?

   — Какое там! — отмахнулся Захар. — Байну да два сенника ей перекрыл, а заплатила токмо за байну. Теперича на терем велит лезть, а я сумлеваюсь: ну обратно обманет? У Марфы Ивановны по чести было всё, за Марфой Ивановной не водилось такого, чтоб не платить. А у Григорьевой... — Он перекрестился. — Едва дурное слово не вымолвил, прости Господи! Эх, Настя! Даром что зовут вас одинаково, а у тебя я голодным не работал.

Он разлил пиво по кружкам.

   — Хорошо сварил, — похвалил Никита, отхлебнув. — Нашего не хужей.

   — Неужто не кормит? — удивилась Настя.

   — Да что про меня говорить, — возмущённо жаловался Захар, — я человек ремесленный, вольный, пришёл и ушёл. А робы и холопья ейные все впроголодь живут, злые как собаки. Оттого и злые. Работал я у бояр, знаю, но такой прижимистой во всём Новогороде не сыщешь.

Захар тяжело вздохнул. Никита с Настей переглянулись и вздохнули тоже.

   — Не серчайте, — смутился Захар. — Экий ведь я, нагнал тоску! Душевно мне с вами, душу отвёл и полегчало. Скажу вот чего только. Недоброе затевается в тереме Григорьевой против боярыни Марфы. Сам не знаю толком, по словечкам отдельным сужу. Оно, конечно, дело не наше, боярское, а и вам бы не пострадать...

Ваня побродил по терему, наведался на дядину половину, в Васяткину горенку. Но Васятку уже уложили в постель, тётка Онтонина не допустила к нему. Олёна тоже запёрлась, сказала из-за двери, что спать легла.

Олёна в последнее время переменилась. Реже смеялась, стала задумчивей, порой не слышала, что ей Ваня рассказывал, а тихо улыбалась чему-то своему.

Бабушка Марфа опять куда-то уехала, ещё не вернулась.

Ваня пошёл к Никите, в людскую.

   — Соколик наш ясный пожаловал! — сказала приветливо Настя. Усадила его за стол, подала ложку, миску с простоквашей и тёплую горбуху ржаного хлеба. — Кушай, миленький.

Ваня принялся за простоквашу, будто весь день не ел.

Захаров жбан опустел. Никита взглянул на Настю:

   — Что ли, нашего принеси?

Та вышла и скоро вернулась с глиняным кувшином, по краю которого медленно стекала густая пена.

   — Вы уж без меня, в голове шумно, — сказала она, ставя кувшин перед Никитой.

Захар задумчиво наблюдал, как тот разливает душистое пиво. Взял свою кружку, но пить не спешил. Произнёс негромко:

   — На Москву зовут ехать.

   — Кто? — удивился Никита.

   — Да был тут князь тамошний, не из главных, молодой такой. Его люди по городу шастали, высматривали мастеров. Приглянулся им. Москва строиться желат основательно, каменно. У них, бают, что ни день, то пожар. Да не одного меня звали. Плотников берут. Капитон, каменщик, согласие дал, после Пасхи двинется. Заработки сулят. Прямо и не знаю...

   — А и съезди, — сказала вдруг Настя. — Не сладится, так воротишься.

   — Легкомысленная ты баба, — покачал головой Никита. — А жена, а изба с живностью? На Акимку оставить? Тут худо-бедно работа есть, а тамо пока посулы одни. Допустим, будет работа, а жить где? Значит, обстроиться нать, тоже недёшево.

   — Съездит, осмотрится, — не уступала Настя. — Иные-то едут.