Марьяна. Проданная в рабство

Таким образом я оказалась перед свежевспаханным полем: должно быть, это и была знаменитая «ничейная полоса», о которой мне рассказывали. Находящаяся слева от меня наблюдательная вышка, которую я только что видела, теперь исчезла за деревьями: с этой стороны меня вряд ли обнаружат. Зато справа была другая вышка. В темноте я не видела, стоят ли солдаты на небольшой площадке на самом верху. Прямо передо мной блестели черные воды Дуная. К ним я и направилась, пригнувшись и передвигаясь мелкими шажками, словно мышь, не сводя глаз с вышки и прислушиваясь к малейшему подозрительному звуку. Добравшись до берега, я прошла несколько метров, по-прежнему согнувшись вдвое, в сторону темной и внушительной массы, вырисовавшейся справа от меня: это был какой-то странный мост, полностью металлический, расположенный параллельно Дунаю[12], что не имело, на мой взгляд, никакого смысла. Несколько минут спустя я была уже на другой стороне. Увидев белый столб с красной верхушкой, я поняла, что достигла цели: с одной стороны было написано «С. Ф. Р. Румыния»[13], с другой — «С. Ф. Р. Югославия».

Повернувшись спиной к мосту, я направилась более бодрым шагом к открывшемуся передо мной пространству. Теперь я знала, что это была Сербия. Внезапно раздался крик:

— Стой!

Я перестала дышать. «Стой?» Правильно ли я расслышала? По-сербски это означало «стоп», но это также могло быть и румынское слово «стай», означавшее то же самое. В одном не было никакого сомнения: адресовалось оно мне. Попасться так близко от цели — было от чего расстроиться! Что теперь со мной сделают? Бросят в тюрьму? Стояла глубокая ночь, вокруг не было ни души. Может быть, меня даже убьют. В конце концов, так будет лучше. Дрожа от страха, я собрала в кулак всю свою смелость и, стараясь выглядеть как можно увереннее, направилась к двум мерцающим передо мной огонькам. Пока я делала эти несколько шагов, успела придумать историю: я говорю по-английски, не знаю румынского и тем более сербского, я — иностранная журналистка, заблудившаяся и потерявшая свои документы…

Передо мной стояли двое мужчин. Каждый из них держал в руке фонарь. Их лучи они сначала направили на меня, затем опустили к земле. Я не могла разглядеть их лиц. Стараясь говорить спокойнее, я сказала по-английски:

— Покажите мне ваши каски.

Мужчины молча взглянули друг на друга. «Интересно, они понимают английский язык?»

— Ваш фонарь! Направьте на голову! Я не скажу ни слова, пока не увижу ваших касок!

Не знаю, поняли они меня или нет, но один из них, что-то сказав другому, осветил его лицо: парень оказался совсем молодым, ему было не больше восемнадцати лет, и он выглядел еще более напуганным, чем я. Но самое главное — на нем не было каски солдата румынской армии! Я испытала такое облегчение, что мне захотелось его расцеловать.

— Следуйте за нами.

Они говорили со мной по-сербски! Я пошла за ними, преисполненная надежды. Мой энтузиазм продлился недолго: казалось, мы будем вечно идти по этой высокой влажной траве. Через несколько часов ночного путешествия мы наконец прибыли в военную казарму, где оба солдата отвели меня в кабинет своего начальника, предупрежденного по рации. Начинало светать. Я ничего не ела уже два дня. Я была голодной, грязной, измученной, продрогшей, мои брюки намокли до колен. Но я еще не догадывалась, что худшее ждет меня впереди. Оказавшись за пределами своей страны, я считала себя спасенной. У меня не было времени подумать о том, что будет дальше…

— Я являюсь ответственным лицом в этом воинском подразделении. Садитесь, мадам.

Военный говорил по-сербски. Отвечая ему на том же языке, я начала машинально выкладывать свою историю:

— Я — участница мирной акции, меня разыскивает румынская полиция, но у меня ребенок, и я не хочу, чтобы…

Он не дал мне закончить. Не слушая, что я рассказываю, прервал меня безразличным тоном:

— Вы задержаны при незаконном пересечении границы и должны предстать перед судом, такова процедура.

Пять минут спустя я вышла из казармы в сопровождении двух солдат, которые посадили меня в машину: этот военный пост был затерян среди полей, а суд находился в городе в нескольких километрах отсюда. Когда мы приехали в этот городок, уже совсем рассвело. Женщина-судья быстро рассмотрела мое дело. Смягчающие обстоятельства ничего не изменили. Прозвучал беспощадный приговор:

— Двадцать дней тюремного заключения.

После этих слов мир вокруг меня рухнул.

Беженка

Меня сажают в тюрьму? Но это невозможно, это какая-то ошибка! Что мне было делать? Протестовать? Но кто стал бы меня слушать? В данный момент я была бессильна. Меня отправили в исправительное учреждение этого городка, название которого я даже не знала. Там меня сфотографировали в фас, в профиль, затем сняли мои отпечатки пальцев. В горле стоял ком, я подумала о своей матери: «Господи, спасибо, что мама меня сейчас не видит».