Марий и Сулла

… «Она подурнела после замужества, — думал Сулла, усаживаясь у имплювия. — Любит ли она Мария или вышла за него потому только, чтобы выйти? Но не все ли равно? Марий, как супруг непривлекателен — настоящий бык, обросший волосом, и я уверен, что она, целуя его, испытывает отвращение».

А Юлия думала: «Он все тот же — некрасив, весел, кажется, самодоволен… Но почему мое сердце бьется так сильно? Люций! Это имя напоминает свет. Да, он, как свет, проник в мою тусклую жизнь…»

Вошел Марий, сказал:

— На днях отплываем из Италии. Боюсь, как бы Югурта не собрался с силами и не выгнал Метелла из Нумидии!

— Успокойся, консул, война уже кончена, — неосторожно сказал Сулла, — остается только захватить царя…

Марий вздрогнул.

— Кончена? — крикнул он, дико вращая глазами. — Да ты ничего не смыслишь в военном деле!

Сулла не стал разубеждать его. В голове теснились походы, налеты, приступы, сражения, и он подумал: «Не напрасно я потерял время, изучая битвы Александра Македонского, Аннибала и обоих Сципионов. И если случится сразиться, я удивлю мир громкими победами».

Во время обеда, который был чрезвычайно прост, Сулла наблюдал за Юлией: глаза ее блестели, лицо пылало, и она не могла усидеть на месте, поминутно вскакивая и убегая в кухню.

Марий заметил ее возбуждение и спросил:

— Что с тобой? Отчего мечешься? Рабы подадут все и без твоей помощи.

— Нет, Гай, я должна посмотреть за пирожками и распорядиться относительно вина, сыра и плодов.

Сулла пил не стесняясь. Он превозносил доблесть Мария, обращался к Юлии, величая ее супругой великого консула, который не замедлит кончить войну и вознесет Рим на недосягаемую высоту. Марий, слушая его, улыбался, и жена видела, что речи Суллы приятны мужу. Потом патриций заговорил о волунтариях и африканских легионах Метелла, высказывая мнение, что их нужно обучать, что это еще не войско, а новобранцы.

Марий перебил его:

— Все обдумано, дорогой квестор! Ты еще не знаешь о нововведениях, которые я задумал. Легион будет состоять из когорт, отличающихся одна от другой не знаменами с изображением волчицы, скакуна, слона, вепря, козерога и иных животных, а табличками с номерами, прибитыми к древкам. Легион получит серебряного орла с золотыми молниями в когтях и с распущенными крыльями. Я облегчил тяжесть ноши легионария (помню, как сам, служа при Сципионе Эмилиане, таскал на себе пилу, мотыгу, колья, секиру, серп, котелок для пищи, запасную одежду и нередко провиант на семнадцать дней, не считая тяжелого вооружения), — теперь каждый воин будет завертывать провиант в одежду и такой сверток привязывать к дощечке.

Когда консул замолчал, патриций, пьяный, с красными пятнами на щеках и блестящими глазами, воскликнул:

— Хвала богам! Ты первый позаботился о легионарии, ты первый радеешь о благе республики. Скажи, разве ты сам не считаешь себя величайшим римлянином?

— Нет, но я буду им, — уверенно ответил Марий. — Ибо мне предсказана великая будущность…

Когда Сулла, пошатываясь, уходил, Юлия догнала его в вестибюле и, прежде, чем он мог опомниться, прижала его руку к своим губам.

— Люций Корнелий Сулла, — шепнула она, зардевшись, — ты сильнее моего супруга… Ты расположен к нему… Обещай же охранять его… Будь его другом!

Сулла отдернул руку.

— Юлия, я маленький человек, — выговорил он заплетающимся языком, — но если Югурту захвачу я, а не Марий, я готов взять консула под свое покровительство!

И, оскорбительно захохотав, вышел на улицу.

XXIV

Тукция жила в богатом лупанаре, была сыта, одевалась со вкусом, и недостатка в посетителях у нее не было. Завсегдатаи дарили ей разные безделушки, золотые и серебряные вещицы, а случайные гости — деньги.

Она ложилась спать утром, когда уходил последний гость, и спала до полудня, а остальное время проводила с обитательницами лупанара. В ярких прозрачных одеждах, с венками из цветов на головах, с миртовыми ветвями в руках, они просиживали долгие часы на балконе, заманивая прохожих. Дневной заработок шел целиком в их пользу, и девушки усердно и терпеливо копили динарии, чтобы когда-нибудь выкупиться на свободу.

Однажды Тукция, обмахиваясь миртовой ветвью, устало наблюдала за улицей. Вечерело, и густые сумерки мягко ложились на землю. Шумная толпа текла бесконечно от Делийского моста, как выступившая из берегов река, и ее волны разбивались о будки торговцев, рассеиваясь в ближайших переулках.

Вдруг Тукция встрепенулась: она увидела золотоволосого патриция, окруженного шутами и мимами.

Он проходил мимо лупанара, о чем-то оживленно беседуя, но слов его нельзя было разобрать.

Тукция махнула миртовой ветвью, пытаясь обратить на себя его внимание, но патриций не заметил ее знака. Тогда она, переломив ветвь, бросила половину ее вниз. Патриций остановился, поднял голову и, вглядевшись в блудницу, весело воскликнул:

— Кого вижу! Клянусь Венерой-Каллипиге, что это Тукция!

— Она самая, господин мой!

— Как живешь, моя птичка?

— Зайди — и увидишь.

— Хороший ответ! Но я занят и завтра уезжаю на войну…

— Уезжаешь?