Марий и Сулла

Когда Югурту и его сыновей вводили во дворец Бокха, придворные молча расступались. Югурта увидел по их глазам, что они не одобряют предательства, и воскликнул:

— Измена! Подлый Бокх нарушил освященный богами обычай гостеприимства!

Ропот пробежал по рядам царедворцев, перекинулся к страже. Но появился Бокх — и все затихло.

— Ведите его в комнату приема послов, — распорядился он, не отвечая на оскорбления Югурты, и первый прошел туда.

Югурта упирался. Его вели насильно, грубо подталкивая, и он со слезами на глазах думал о непостоянстве судьбы.

На возвышении сидел золотоволосый римлянин с холодными голубыми глазами, бледным лицом, усеянным красными пятнами. Он что-то говорил стоящему рядом с ним центуриону, а тот смеялся. Значки манипулов шевелились. Римские воины, черноволосые, смуглые, коренастые, показались Югурте жуками, поедателями зелени в садах.

— Иди! — толкнул его в спину сам Бокх.

Лицо Югурты исказилось. Он бросился на царя, но его схватили и удержали. Тогда он плюнул Бокху в лицо, крича:

— Продажный гад! Собака! Так же, как меня, ты готов продать врагам свое царство и подданных!

Бокх вытер заплеванное лицо и приказал:

— Поставьте злодея перед лицом римского военачальника! И пусть римлянин возьмет его и поступит с ним, как ему угодно!

Сулла взглянул на Югурту. В голубых холодных глазах врага пленник увидел беспощадность и не удивился, когда римлянин резко сказал:

— Не пора ли, варвар, ответить за все зло, которое ты причинил римскому сенату и народу?

И приказал заковать Югурту в цепи.

Зависть разъедала сердце Мария. Он не находил себе покоя. Сулла захватил Югурту! Сулла не побоялся отправиться в пасть льва и вырвать у него добычу!

Опасался, что квестор, хвастливый по натуре, будет превозносить свои подвиги, и не ошибся.

В лагере обсуждалось последнее событие. Военные трибуны, родом патриции, говорили у костров, сидя рядом с Суллою, что Нумидию завоевал Метелл, а кончил войну он, Сулла, захвативший в плен Югурту, и посмеивались над Марием, который будет праздновать чужой триумф.

— Трое должны участвовать в триумфе, если есть справедливость на земле, — волновались трибуны. И центурионы поддерживали их:

— Неуклюжий Марий никогда бы не взял царя в плен!

Слухи проникли в шатер полководца. Сперва он чуть было не сошел с ума от зависти: метался, ломая вещи; крича и ругаясь, рвал на себе волосы и не отвечал на вопросы легатов. Все для него опостылело. Слава? Она рассеялась, как дым. Тридцатилетний неженка, пьяница и развратник втерся к нему в доверие, обманул его и, похитив у него самое дорогое — удачу, умалил его подвиги и теперь похваляется у костров, что не консул, а квестор кончил войну.

— Он льстил мне, притворялся, а сам… Furcifera! Я не потерплю этого!

Кликнул легата:

— Позови Суллу!

Квестор вошел, остановился у входа в шатер:

— Ты меня звал, консул?

— Скажи, почему ты возбуждаешь воинов? Ты кричишь, что не я, а ты кончил войну!

— Позволь, — перебил Сулла, и глаза его засверкали. — Нумидию покорил Метелл, а Югурту взял я.

— Но это ложь! Кто военачальник — ты или я? Кто послал тебя к Бокху?

— Ты не соглашался… Ты снял с себя ответственность перед лицом Аида…

— Mehercle![11] Ты… ты… Уходи! Завтра поедешь с до несением сенату…

— Мое присутствие как квестора необходимо здесь…

— Молчать! Завтра едешь — собирайся!

Сулла вышел из шатра, дрожа от негодования. «Мы посчитаемся когда-нибудь, — подумал он, — и я не посмотрю на твою миловидную Юлию… А она просила — ха-ха-ха! — чтобы я, патриций, оберегал тебя, батрака! Хорош бы я был! Нет, плебея нужно поставить на свое место».

XXVII

Марий, заочно избранный консулом второй раз, въехал в Рим на триумфальной колеснице.

Впереди шел в царской одежде и в цепях Югурта с обоими сыновьями. Лицо его было серо, а в глазах — никакой надежды.

Изредка он поглядывал исподлобья на толпившихся римлян. А кругом шептали: «Смотрите — царь…» Он слышал шепот, но делал вид, что не понимает по-римски.

Сулла шел почти рядом с ним, как бы подчеркивая, что взял царя в плен не Марий.

Стоя на колеснице, полководец дрожал от ярости.

Смертельная вражда возрастала между обоими мужами. Марий ненавидел Суллу, он не мог спокойно смотреть на него, и ему казалось, что квестор насмехается над ним. Сулла же презирал Мария как плебея и негодовал, что по римскому закону он, патриций, должен подчиняться бывшему батраку. Но как ни велика была его злоба, он умело скрывал ее под притворной веселой улыбкой и кивал друзьям и знакомым, стоявшим в толпе.

После триумфа Сулла лично отвел Югурту в Мамертинскую темницу. Они спускались, боясь поскользнуться, по узкой каменной лестнице с неровными ступенями. Тюремщик шел впереди с факелом в руке. Сыростью и затхлостью пахнуло им в лица. С мокрых стен сочилась струйками вода. Вскоре они очутились в подземелье, разделенном стеной на два помещения. Несколько человек, прикованных к столбам, подняли, гремя цепями, головы и уставились на них безумными глазами. Один что-то кричал на варварском наречии. Югурта подвернулся к нему и дико засмеялся.