Мария Антуанетта

И долго ещё за закрытой дверью своих покоев королева не может прийти в себя. Она дрожит от гнева; объяснение с Роганом потрясло её, наконец–то изобличён по крайней мере один из клеветников, один из тех, кто предательски покушался на честь её имени. Не поспешат ли теперь все доброжелатели поздравить её с изобличением этого негодяя? Не начнет ли двор славить энергию короля, которого до сих пор ошибочно считали слабовольным, за то, что он вовремя арестовал этого недостойнейшего из всех священников? Но удивительное дело: никто не является. Даже её подруги, и те смущённо избегают её. Очень тихо сегодня в Трианоне и Версале. Аристократия даже не старается скрыть своего возмущения тем, что так опозорен представитель одного из самых знатных семейств королевства.

Придя в себя после внезапного удара, кардинал Роган, которому король снисходительно предлагает лично вести его судебное дело, отклоняет милость государя и выбирает своим судьей парламент. Поспешность не всегда даёт хорошие плоды. Мария Антуанетта не рада своему успеху – вечером камеристки находят её в слезах.

Но вскоре её обычное легкомыслие вновь берёт верх. "Что касается меня, – пишет она в безрассудном самообмане своему брату Иосифу, – то я счастлива: мы никогда больше ничего не услышим об этой мерзкой интриге". Письмо написано в августе, а процесс будет в лучшем случае в декабре, возможно даже лишь в следующем году, – к чему сейчас ломать себе голову над этими неприятными вопросами? Пусть люди болтают или ропщут, какое ей до всего этого дело! Займёмся гримом, новыми костюмами, не отказываться же от восхитительной комедии из–за подобных пустяков. Репетиции возобновляются, королева разучивает роль весёлой Розины из "Севильского цирюльника", вместо того чтобы изучать полицейские акты того большого процесса, который, вероятно, пока ещё можно замять. Но похоже, и эту роль, роль Розины, она разучивает небрежно. В противном случае королева задумалась бы над словами своего партнёра дона Базиля, так пророчески описавшего могущество клеветы: "Клевета, сударь! Вы сами не понимаете, чем собираетесь пренебречь. Я видел честнейших людей, которых клевета почти уничтожила. Поверьте, что нет такой пошлой сплетни, нет такой пакости, нет такой нелепой выдумки, на которую в большом городе не набросились бы бездельники, если только за это приняться с умом, а ведь у нас здесь по этой части такие есть ловкачи!.. Сперва чуть слышный шум, едва касающийся земли, будто ласточка перед грозой, pianissimo[103], шелестящий, быстролётный, сеющий ядовитые семена. Чей–нибудь рот подхватит семя и, piano, piano[104], ловким образом сунет вам в ухо. Зло сделано – оно прорастает, ползёт вверх, движется – и, rinforzando[105]

, пошла гулять по свету чертовщина! И вот уже, неведомо отчего, клевета выпрямляется, свистит, раздувается, растёт у вас на глазах. Она бросается вперёд, ширит полёт свой, клубится, окружает со всех сторон, срывает с места, увлекает за собой, сверкает, гремит и, наконец, хвала небесам, превращается во всеобщий крик, в crescendo[106] всего общества, в дружный хор ненависти и хулы. Сам чёрт перед этим не устоит!"[107]

Но Мария Антуанетта, как всегда, плохо слушает своих партнёров. Иначе она поняла бы: её судьба обращается к ней, это судьба предостерегает её. С комедией рококо этим последним представлением в театре Трианона – 19 августа 1785 года – покончено: incipit tragoedia[108].

АФЕРА С КОЛЬЕ

Что же произошло в действительности?

Правдоподобно изложить эту историю трудно, ибо если следовать фактам, то получается невероятнейшая невероятность, слишком неправдоподобная даже для романа.

Иной раз Реальность, Действительность в поразительно удачный для неё день выкинет такое, что самому изобретательному, самому изощрённому выдумщику–писателю не повторить столь сложной ситуации, столь запутанной интриги.

И тут писателю лучше выйти из игры, не подвергать пересмотру гениальное мастерство Действительности. Сам Гёте, пытаясь в "Великом Кофте" использовать происшествие с колье, превратил в скучную, малоинтересную шутку то, что в действительности было одним из самых дерзких, сверкающих и волнующих фарсов истории. Во всех вместе взятых комедиях Мольера не найти такого яркого и логически оправданного забавного букета мошенников, обманщиков и обманутых, глупцов и изрядно пострадавших простаков, как в этой весёлой ollapodrida[109], в которой сорока–воровка, лиса, умащённая всеми благовониями шарлатанства, и неуклюжий легковерный медведь ломают комедию, несуразнейшую во всей мировой истории.