Мария Федоровна

Все, кто был близок к царской семье, рассказывали об особой душевной близости царя к своим няням, а также воспитателям и преподавателям. Полковник В. Я. Олленгрэн, хорошо знавший царскую чету, вспоминал: «Большую радость и удовольствие доставлял нам приезд во дворец четырех нянек-кормилец, пестовавших и самого отца, и его детей… Все Романовы, у которых были русские мамки, говорили по-русски с простонародным налетом. Так говорил и Александр Третий. Если он не следил за собой, то в его интонациях, как я понял впоследствии, было что-то от варламовской раскатистости. И я сам не раз слышал его „чивой-то“. Выбирались мамки из истовых крестьянских семей и по окончании своей миссии отправлялись обратно в свои деревни: но имели право приезда во дворец, во-первых, в день Ангела своего питомца, а во-вторых, к празднику Пасхи и на елку, в день Рождества… Александр Третий твердо знал, что его мамка любит мамуровую пастилу, и специально заказывал ее на фабрике Блигкена и Робинсона. На Рождестве мамки обязаны были разыскивать свои подарки. И так как мамка Александра была старенькая и дряхленькая, то под дерево лез сам Александр с сигарой и раз чуть не устроил пожара. Эта нянька всегда старалась говорить на „вы“, но скоро съезжала на „ты“. У нее с ним были свои „секреты“. И для них они усаживались на красный диван, разговаривали шепотом и иногда явно переругивались… Всех этих нянек поставляла ко двору деревня, находившаяся около Ропши. Каждой кормилице полагалось: постройка избы в деревне, отличное жалованье и единовременное пособие по окончании службы».

Александр Александрович сам хоронил своих нянек, воспитателей и педагогов. Известный юрист, поэт и литератор С. Андриевский, написавший после смерти Александра III так называемую «Книгу о смерти», свидетельствовал: «Мне вспоминается его тучная, мешковитая фигура на многих погребальных процессиях, случавшихся в царской семье за время его правления. Он всегда шел за гробом впереди всех, сосредоточенный, спокойный, массивный и простой…»

5 марта 1891 года Александр Александрович в письме сыну Николаю Александровичу в Коломбо, сообщая о смерти своей няни-англичанки, писал: «Масленица прошла бойко, и балов было много, молодежь веселилась, да и не только одна молодежь, но мне было не весело и тяжко! Как раз в день моего рождения умерла бедная старушка Кити (Екатерина Ивановна Струтон — англичанка, няня Александра III. — Ю. К.),

проживши в нашем доме 46 лет, из которых 22 года подряд нянчила нас шестерых. Нам всем братьям было очень грустно, и мы проводили ее до Зимнего Дворца в Английскую церковь, а потом поехали на Смоленское кладбище, где ее и схоронили!»

25 апреля 1891 года он писал сыну: «…Мы же здесь положительно не выходим из грусти и печальных церемоний. В ночь на Пасху скончался наш милейший и добрейший В. В. Зиновьев (генерал-адъютант, заведующий Конторой августейших детей их Императорских Величеств. — Ю. К.) после 22-летней службы при нас; так жаль и грустно и столько хороших и дорогих воспоминаний уходит с ним в могилу!»

Высокие моральные качества отец и мать сумели привить всем своим детям. Придворные лица, художники, писатели, политические деятели, посещавшие царские дворцы и общавшиеся с царскими детьми отмечали их необыкновенное благородство и простоту. Так, бывший военный министр Николая II, генерал А. Н. Куропаткин говорил, что главной чертой характера великой княжны Ольги Александровны было «желание делать добро простым людям; чистота душевная, изумительная. Приходя в соприкосновение с внутренним миром этой натуры, чувствуешь, что и сам становишься лучше».

Художник М. Нестеров, посетивший Аничков дворец с абастумановскими пейзажами, исполненными им для церкви Благоверного князя Александра Невского, построенной при жизни великого князя Георгия Александровича в Грузии, вспоминал: «Прошло несколько минут, и прямо из двери появилась Императрица, как всегда, приветливая, ровная. С ней вошла Великая княжна Ольга Александровна, в простеньком домашнем светлом платье… Когда все было показано, Императрица и Великая княжна выразили желание посмотреть кое-что вторично, и вот тут меня удивила и тронула Великая княжна: она так мило и просто стала помогать мне, ползая по ковру, отыскивать нужные эскизы, быстро разбираясь в массе их (их было более пятидесяти). Эта простота была такая неподдельная, живая, и в ней было столько хорошей молодости, что я и сам, казалось, перестал чувствовать, где я, и вся моя официозность куда-то исчезла».

Как видно из переписки, царственная чета всегда близко к сердцу принимала не только свои семейные горести и печали. Неожиданная гибель невинных людей всегда трогала их сердца и вызывала глубокое чувство сострадания. «До того нас всех поразила смерть бедного Сережи Лейхтенбергского, — писал Александр Александрович с русско-турецкого фронта, — ты можешь себе представить, когда видишь человека веселого, здорового еще за несколько часов и вдруг узнать, что он убит, это до того поражает, что не отдаешь себе ясного отчета в том, что случилось…