Мария кровавая

Где бы Мария ни содержалась все эти годы полузаточения, неизменно при ее появлении собирались небольшие толпы селян. Люди старались разглядеть ее в окне паланкина или бросить взгляд, когда она по открытой террасе направлялась на мессу. Теперь же они просто жаждали ее увидеть и громко обсуждали, когда наконец дочь короля снова станет принцессой Уэльской. Графиню Солсбери, бывшую гувернантку Марии, возвратили ко двору, и все восприняли это как добрый знак. Чтобы посмотреть на Марию, у дворцовых ворот собралась огромная толпа, так что к горожанам был вынужден выйти сам Генрих. Он объяснил, что Мария во дворец еще не переехала, но это скоро случится. Присутствие у дворца такого большого количества народа напомнило Генриху, каким мощным политическим символом стала его дочь, и заставило испытать раздражение. Члены Тайного совета начали деликатно напоминать королю, что с Марией надо что-то решать.

Через три дня после того, как Анну заточили в Тауэр, Марию перевели в более почетную резиденцию. Причем она явилась туда в сопровождении придворных из свиты Елизаветы. Чтобы поздравить ее с возвращением королевской милости, сюда явились десятки доброжелателей, среди которых были придворные, служившие прежде в ее свите или свите Екатерины. Они немедленно предложили свои услуги. Марии очень хотелось иметь рядом старых друзей. Многие были Дороги ей с детства, другие помогали перенести тяжелые времена опалы, но, следуя совету Шашои, она никого из них к себе на службу не взяла, решив дождаться одобрения Генриха. На короля сейчас со всех сторон давили. Советовали приблизить ее ко двору, дать большую свиту и восстановить право на наследование престола, поэтому нужно было проявлять осторожность, чтобы его не раздражать.

Шапюи периодически обходил королевских советников одного за другим, втолковывая каждому дипломатические и внутриполитические выгоды возвращения Марии ко двору, и с помощью своих контактов за пределами Лондона пытался оказать давление на членов парламента, который должен был собраться в начале июня. Наиболее рьяно на полном восстановлении Марии в правах в королевском Совете настаивали маркиз Эксетер и казначей Фитцуильям. Да что там говорить, Марию защищала даже его невеста, самый близкий королю человек.

Джейн Сеймур уже многие месяцы убеждала Генриха помириться с Марией. Она считала, что королю следует проявить по отношению к своей дочери обыкновенную человечность, а также исходить из политической целесообразности. Восстановление нормальных отношений короля с дочерью поможет разрешить некоторые возникшие в последнее время в стране конфликты. Генрих, который все время смотрел не назад, а вперед, говорил Джейн, «что она, должно быть, сошла с ума, если говорит о таких вещах», и что ей лучше бы думать о будущем своих еще не рожденных детей. Но та настаивала, что, пока Марию не возвратят на ее прежнее место рядом с отцом, народ не успокоится и что без этого стране всегда будут угрожать «разруха и разорение».

Искренность и энтузиазм новой возлюбленной тронули сердце короля, который к тому времени уже решил возвратить Марию. С учетом ее популярности у него просто не было иного выхода, кроме как вернуть ей некоторые почести, хотя вопрос о ее месте в династической линии — если таковое вообще существует — следовало отложить до созыва парламента, который должен отредактировать «Акт о наследовании». В конце мая Марию с почестями приняли при дворе. В ее честь были устроены празднества, а в качестве дополнительной милости дочери короля была пожалована большая часть драгоценностей Анны. Некоторые из украшений, несомненно, прежде принадлежали Екатерине, потому что Анна забрала себе почти все ее диадемы и цепочки. Справедливость как будто была восстановлена, и украшения матери в конце концов перешли к Марии, но Шапюи она сказала, что никоим образом не собирается мстить и надеется, что вершимый над Анной суд найдет веские основания для развода, но не по причине обид и несчастий, которые Анна принесла ее матери и ей самой, а ради «чести короля и облегчения его совести». В разговоре с послом она заметила, что «охотно простила и забыла» прошлое и что у нее ни к кому нет ненависти. Используя любимое выражение Екатерины, она сказала, что ей «абсолютно безразлично», будут ли у Генриха и Джейн сыновья, чьи права на наследование престола окажутся прочнее, чем ее. Больше всего Марию сейчас заботило — и это, безусловно, так, — чтобы король принял ее без всяких оговорок, просто как свою любимую дочь.