— Про какую тамъ? протянулъ за нею кузнецъ… Глаза его мгновенно вынырнули изъ-подъ вкъ, какъ у жабы, и устремились ей вслдъ. Она ихъ не видла, этихъ глазъ; она пришла бы въ ужасъ, встртившись съ ними…
— Была одна… такая, продолжалъ онъ между тмъ, — въ горницахъ… у покойной барыни въ пяльщицахъ была… И никогда вамъ про нее покойница, Арина Ивановна, не баила? (Ариной Ивановной звалась та старушка, что не пережила Мареы адевны, бывшая ея горничная, нянчившая Марину въ дтств)…
— Арина Ивановна не болтунья была женщина, нетерпливо возразила на это наша героиня; — мало-ли сколько перебывало у покойной матушки служанокъ, такъ что же было мн объ этомъ разсказывать!…
— Мало-ли ихъ было, мало-ли у покойницы, царствіе ей небесное! даже засмялся за ея спиной кузнецъ, засмялся глухимъ, груднымъ смхомъ, отъ котораго всю покоробило Марину;- дворня у насъ большая была… ядреныя все были служанки-то у нея,
— Тутъ идетъ дло еще о какой-то жертв Іосифа Козьмича, гадливо начала догадываться Марина… Но какое ей до этого дла, и чего хочетъ наконецъ отъ нея этотъ неотвязный
На ея счастіе, кончилась глушь; широкая прозжая дорога выглянула изъ-за ближнихъ липъ… Она стремглавъ выбжала на нее.
— Ну, теперь благодарствуйте — и, съ Богомъ, ступайте, куда вамъ надо! молвила она поспшавшему за нею
Онъ озадаченно поглядлъ на нее, на прыгавшаго вокругъ нея
Она дала ему скрыться изъ виду и медленно пошла по дорог, по тому же направленію… что-то, въ чемъ не хотлось ей признаться самой себ, тянуло ее теперь во
Медленно, опустивъ голову, подвигалась она по дорог…
— Марина Осиповна! нежданно раздался впереди визгливый, полный радости и тревоги голосъ.
Она инстинктивно вздрогнула вся, вскинула глазами…
На встрчу ей несся со всхъ ногъ князь Пужбольскій, въ своей черной пуховой шляп, откинутой отъ жара на затылокъ, со своею огненною бородой, горвшею какъ мдный котелъ подъ падавшимъ на нее плашмя лучомъ солнца… его выразительное, свжее и мужественное лицо показалось ей въ эту минуту
А онъ подбгалъ въ ней между тмъ, едва переводя дыханіе, и, безъ спроса схвативъ ея руку, жалъ ее въ своей до боли.
— Наконецъ… наконецъ, прерывающимся отъ усталости и волненія голосомъ пропускалъ онъ сквозь горло, — я два часа ищу васъ… по всему лсу… заблудился… насилу
— Я сама заблудилась, сказала Марина, освобождая свою руку и стараясь не встртиться взглядомъ съ его пытливо и страстно устремленными на нее глазами.
— Вотъ видите, говорилъ онъ, — вдь Богъ знаетъ, что можетъ случиться… dans cette foret d'Armide! И что вамъ вздумалось вдругъ?… Я… мы… мы вс надялись, что вы, какъ всегда… придете къ чаю… И вы такъ жестоко намъ измнили!… Et au fond pourquoi, mon Dieu!…
Она не отвчала.
— Я знаю, я глупъ, что спрашиваю… я знаю, почему вы не пришли, завизжалъ опять Пужбольскій, — и хотя намъ было это очень тяжело, но я васъ понимаю… je vons approuve presque! Эта женщина, она… не для васъ!…
— Или я не для нея, тихо, съ какою-то покорною улыбкой промолвила на это Марина.
Его поразила эта улыбка: ему представилось тотчасъ же, что вчера Дина какимъ-нибудь, неуловленнымъ имъ, взглядомъ, намекомъ задла самолюбіе двушки, но онъ уже достаточно для этого зналъ Марину. Онъ понималъ, что въ гордой душе оскорбленіе вызвало бы чувство далеко не похожее на покорность. Что же это значило?
— Почему же вы думаете, что
— Потому, неожиданно для него отвчала Марина, — потому что она
Пужбольскій такъ и привскочилъ.
— Вы, вы! залепеталъ онъ въ негодующемъ изумленіи, — и она!… Она безсердечное, до нитки изношенное нравственно существо… une fa`eon de Blanche de Navarre, которую мужъ ея, le roi Louis Dix, dit le Hutin, веллъ задушить собственными ея волосами… elle les avait tr`es beaux!… И вы — правда, прелесть, душа!…
Марина круто обернулась — и, сверкая глазами, топнула на него ногой:
— Не смйте, не смйте мн этого говорить!