Марина Цветаева

Цветаева была четырнадцатилетним подростком, готовым искать, задавать вопросы, готовым бунтовать. Подавляющая личность матери, ее проникающее влияние формировало детство Марины, теперь, когда ей действительно нужна была рука, удерживающая ее, такой рядом не оказалось. Хотя она не находила эмоционального отклика в родителях, мать дала ей романтический мир иллюзий, мир, который Марина теперь вынуждена была оставить, освободив место для жизни. И все же она не могла этого сделать. Безвременная смерть матери не позволила разрешить конфликты между ними. Именно потому, что больше не с кем было бороться, Цветаева подверглась всем бурям юности, будучи все же скованной незыблемыми ценностями матери. Ее эмоции, страсти оставались внутри нее. Она не могла найти моста в реальность.

Лето смерти матери оказалось вдвойне опустошающим, так как у отца случился удар. После недолгой госпитализации он вернулся в московский дом в Трехпрудном. Но Марина не могла вынести жизнь в опустевшем без матери доме. Она попросилась провести зиму 1906–1907 года в школе-интернате и приходила домой только на выходные. На следующий учебный год ее попросили не возвращаться из-за ее бунтарского поведения. С осени 1907 года она вновь жила дома, посещая различные гимназии. Независимо от школы, время, проведенное там, едва ли затрагивало ее жизнь. Она описывала этот период в письме к другу в 1936 году: «Главное — я росла без матери, набивая шишки на всех острых краях; неуклюжесть (присущая всем, кто вырос без матери) осталась во мне. Но это скорее была внутренняя неуклюжесть — быть покинутой».

В этот период Марина стала ближе к Асе. Она читала ей свои стихи, и они вместе читали их вслух. Ей посвящено множество стихов из ранних коллекций Цветаевой, выражающих их общие настроения и переживания. Они вместе ходили в кино; Ася приглашала в гости школьных подруг, и Марина развлекала компанию. Отец, как всегда, оставался недосягаемым. И когда он возвращался домой вечером, «дом с полутемными залом и гостиной, преображаясь в преддверие некоего храма науки, начинал служить ей, мы уже уходили наверх, к себе, в низкие уютные комнаты, а внизу оставались папа за письменным столом, книжные полки и фасад будущего Музея — высоко на стене, надо всем».

Эти годы между смертью матери в 1906 и ее первым литературным успехом были одинокими и трудными. Однако в жизнь девочек вошел новый друг: Лидия Александровна Тамбурер, женщина, «в чьей дружбе мы нашли убежище, когда умерла мать». Она была «наполовину украинка, наполовину итальянка, царственной крови и романтической души». Дантист по профессии, она, однако, была близка к литературным кругам и поощряла поэтические опыты Марины.

Дома же все жили отдельной жизнью, встречаясь лишь за столом. Как напишет Цветаева в одном из ранних стихотворений, только ножи и вилки беседовали друг с другом на этих семейных обедах. Кроме того, Цветаева страдала от типично юношеской проблемы: она ненавидела свою внешность. Ее розовые щеки, круглое лицо, плотное сложение отнюдь не соответствовали романтическому образу, который она стремилась выразить. Со свойственной юности самоуверенностью она была застенчива и заносчива одновременно. Отвергая себя, она проводила часы и дни в своей комнате: читала, писала и мечтала: «В пятнадцать лет я бежала от жизни, от дружбы, от знакомств, от любви — в поэзию».

Но у нее оставались друзья детства, ее книги. «Ундина», история о русалке немецкого писателя Фуке, была ее любимой, так же как и матери. Теперь, в юности, она особенно увлеклась романтизмом, преимущественно немецким, но также и французским: Гёте, Шиллер, Гейне, Новалис, Беттина Брентано, Виктор Гюго и другие. В 1908 она прочитала пьесу Ростана «Орленок», повествующую о короткой жизни сына Наполеона, герцога Рейхштадтского. Следующей зимой она посвятила все свое время переводу пьесы с французского на русский. Романтизм Ростана, показная смелость и щегольство его героев перед лицом верной смерти вторили порыву Цветаевой скрыть свое отчаянье за гордостью и стилем. Она отвергала всякую критику Ростана, который так хорошо выражал ее собственное безнадежное открытое неповиновение. Цветаевой требовалась новая страсть, чтобы избежать собственной изоляции, и это выразилось в культовом поклонении Наполеону: «В шестнадцать лет я влюбилась в Наполеона I и в Наполеона II. Я целый год жила без людей, совсем одна в своей крошечной комнатке, в моей огромной вселенной».