Марина Цветаева

Когда Цветаева объявила отцу, что собирается выйти замуж, он сразу понял, что его сопротивление ее не остановит. Сначала он заявил, что не будет присутствовать на венчании, но в конце концов смягчился. Сын священника и зять антисемита Иловайского, Цветаев не мог легко смириться с иудейским происхождением Эфрона. Сестры Эфрона боялись, что Цветаева не сумеет как нужно позаботиться об их болезненном младшем брате. Венчание состоялось в Москве в январе 1912 года без особой пышности. Молодая пара отправилась провести медовый месяц на Сицилию, следуя маршрутом Аси Тургеневой и Андрея Белого. Цветаева уже ждала ребенка.

Вернувшись в Москву, Эфроны поселились в доме, купленном на деньги, полученные от Тьо в качестве свадебного подарка. Там родилась их дочь Ариадна. (Спустя два года они переехали в квартиру из шести комнат в двух этажах в Борисоглебском, из которой Цветаева уезжала в эмиграцию в 1922 году.) Сергей, из-за слабого здоровья на два года отставший от школьной программы, возвратился к занятиям, чтобы получить аттестат. Очевидно, годовой доход Цветаевой, оставленный матерью, был их финансовой опорой в эти годы.

Сначала их брак строился на признании свободы обоих партнеров. Цветаева, опьяненная своей вновь обретенной свободой от семьи и школы, вряд ли приняла бы брак, ее ограничивающий. Она писала Розанову: «Наш брак до того не похож на обычный брак, что я совсем не чувствую себя замужем и совсем не переменилась, — люблю все то же и живу все так же, как в 17 лет. Мы никогда не расстанемся. Наша встреча — чудо. Пишу Вам все это, чтобы вы не думали о нем, как о чужом. Он — мой самый родной на всю жизнь. Я никогда бы не могла любить кого-нибудь другого. […] Только при нем я могу жить так, как живу — совершенно свободная».

Эфроны принимали активное участие в общественной жизни не только в литературных кругах, но также в театральном мире. Сестры Эфрона Вера и Лиля и брат Петр были связаны со сценой. Лиля была актрисой и режиссером; Вера и Петр были режиссерами. Один из друзей-актеров вспоминал Цветаеву и Эфрона как впечатляющую, элегантную пару: «Я увидел пышные волосы. Я стал позади нее… какое на ней платье! Такое элегантное, золотисто-коричневого шелка, широкое, изысканное — до пола; тонкая талия туго охвачена старинным поясом. На слегка открытой шее — камея. Очаровательная молодая женщина из прошлого века… Она проходит мимо, и я замечаю, что она не одна. Ее сопровождающий — молодой человек, который не отрывает от нее глаз… Высокий, стройный, чуть сутулый. Голова благородной формы, густые черные волосы гладко причесаны и разделены на косой пробор. В больших зеленовато-голубых глазах совершенно неожиданно вспыхивает мальчишечье, озорное и тонкое чувство юмора».

Посторонний человек отмечает мальчишеское озорство, которое привлекло Цветаеву. Однако у друга Эфрона, Николая Еленева, другое впечатление. Они были приглашены на небольшой официальный прием, который давал известный режиссер Александр Таиров в честь Петипа — одного из прославленных актеров Московского художественного театра. Цветаева была окружена группой элегантных молодых людей. Еленева поразил один из них: «Это был Эфрон, муж Цветаевой. Характерным жестом, который я позже неоднократно наблюдал, он прикрывал глаза рукой во время разговора, как будто от чего-то защищаясь. В тот же вечер я понял, что эта мужская, покрытая волосами рука выдавала природную застенчивость. За тридцать лет до того, как он предстал перед командой, наряженной для расстрела, он подсознательно искал защиты. В жизни он чувствовал себя сиротой. Никогда и ни при каких обстоятельствах не удалось Эфрону преодолеть гетто в себе».

Когда Таиров попросил Цветаеву прочесть несколько стихотворений, Еленев отметил ее самоуверенную, почти вызывающую манеру: «Она начала произносить стихи. Ровным, слегка насмешливым голосом… Ее серые глаза, однако, были холодными, ясными. Эти глаза не знали страха, еще меньше — смирение или покорность». Гибельное несоответствие между мягким, слабым Эфроном и непреклонной надменной Цветаевой было заметно уже тогда.

С самого начала в восприятии Эфрона Цветаевой было очевидно глубокое противоречие. Ей нужно было видеть его соединением ранимости и бесстрашия, страсти и верности, нежности и решительности, души и тела. Она ожидала, что он будет жить согласно ее высоким требованиям, так же как позже требовала от своих возлюбленных, детей и от себя. В ранней поэзии она умоляет его войти в мир ее детства и изображает его «внучеком», «маленьким темноволосым мальчиком» и «маленьким мечтателем». Она также наделяет его чертами романтического героя ее постоянных поисков:

В его лице я рыцарству верна.— Всем вам, кто жил и умирал без страху. —

Такие — в роковые времена —Слагают стансы — и идут на плаху.