Марина Цветаева

Д

ля Цветаевой конец зимы 1917 года принадлежал Антокольскому, зима 1918 года — Завадскому, а весна 1919 года — Соне Холлидей, актрисе Третьей студии. Те московские годы при коммунистах по-разному испытывали физическую и моральную силу Цветаевой, тем не менее это был продуктивный период. Благодаря своим новым театральным друзьям она увлеклась сценой и в 1918–1919 годах написала несколько пьес, главным образом, чтобы обеспечить роли Завадскому и Холлидей. «Метель», «Каменный ангел» и «Фортуна» для Завадского и «Приключение» и «Феникс» для Холлидей. Сюжеты пьес, которые никогда не были поставлены, слабы и незначительны, атмосфера романтическая, время действия — прошлое — XVI–XVIII века. Цветаева нашла убежище от хаоса своего времени в своем любимом романтизме.

Цветаева встретила Соню — или Сонечку — во время чтения «Метели». «Передо мной живой пожар, — писала позже Цветаева. — Горит все, горит вся. Горят щеки, горят губы, горят глаза, несгораемо горят в костре рта белые зубы. […] И взгляд из этого пожара — такого восхищения, такого отчаяния, такое: боюсь! такое: люблю!»

В апреле 1919 года, через два месяца после их первой встречи, Холлидей пришла навестить Цветаеву. Она тоже была влюблена в Завадского и боялась, что Цветаева «уведет» его у нее. Но скоро стало ясно, что их любовь, любовь между двумя женщинами, намного превзошла их безответное увлечение Завадским. Прекрасно высеченные черты лица Холлидей, ее бледность, ее элегантность были присущи тому типу красоты, которым всегда жаждала обладать сама Цветаева. В Сонечке она видела свой идеализированный образ в четырнадцать лет, возраст, когда она потеряла мать. В действительности Цветаева была всего на два-три года старше Холлидей, но теперь она стала «обожаемой матерью» Холлидей. Она описывала Холлидей как мужественную и женственную одновременно — так же она описывала Асю Тургеневу и Софью Парнок. Для Цветаевой Сонечка проявляла задор мальчишки (при предельно-женственной, девической, дев-чонческой внешности), лукавство-шаловливость. На этот раз Цветаева была более старшим, опытным партнером и стремилась защитить этого милого ребенка. Она жалела, что у Сонечки нет старого любящего просвещенного покровителя, и чувствовала себя старшей, сильной, обожаемой, нужной. Много лет спустя она вспоминала свое отношение к ней, как «к любимой вещи, подарку, с тем чувством радостной собственности, которого у меня ни до, ни после к человеку не было — никогда, к любимым вещам — всегда». Ее вульгарность имела в глазах Цветаевой дополнительный «чертов» шарм: люди не доверяли ей, она целовала многих, ей нравились банальные стихи и дешевые песенки.

Сонечка часто на всю ночь оставалась в квартире Цветаевой, где царил беспорядок, или Цветаева приходила по утрам в ее чистенькую, опрятную комнату. Характер их отношения изменили, когда на сцене появился мужчина: Владимир Алексеев, актер, которого они звали «Володя». На протяжении некоторого времени он посещал Цветаеву, приходя после спектаклей в театре и оставаясь до рассвета. Их отношения были абсолютно рассудочными; они вместе смотрели на звезды и говорили о Наполеоне, Жанне д’Арк и о том, что оба любили в прошлом. По словам Цветаевой, ей он казался «мужественным в себе, прямым и стальным в себе, делиться было не с кем… С Володей я отводила свою мужскую душу». Тем не менее, когда Володя и Сонечка однажды встретились у Цветаевой, его присутствие, казалось, разбудило ее эротические фантазии. Он был «мужчина», который — в отсутствие или на расстоянии — всегда присутствовал: ее отец, сын, которого хотела ее мать, пасынок, которого ее мать любила, молодой человек, с которым ее мать флиртовала, мужчина, о котором Сонечка постоянно говорила, и, конечно, Эфрон, который ушел так давно, что стал для Цветаевой мифом. Возможно, Цветаевой нужно было присутствие третьего в отношениях с Соней, чтобы не быть затопленной собственными чувствами, как это было с ее матерью.

Вскоре Цветаева наделила Володю, «совершенное видение статуи», характерными чертами своего отца:

«Прямость — и твердость. И даже непреклонность. При полнейшей открытости — непроницаемость, не в смысле внутренней загадочности, таинственности, а в простом смысле: материала, из которого. Такой рукой не тронешь, а тронешь — ни до чего, кроме. руки, не дотронешься, ничего в ней не затронешь. Поэтому бесполезно трогать. Совершенно, как со статуей, осязаемой, досягаемой, но — непроницаемой. В каком-то смысле — вещь без резонанса».