Все, что есть ценного у Каутского и Люксембург (которую Сталин не упоминает), вместе с принципом примата классовых интересов, лежит в общей основе марксизма того времени: нация как категория поднимающегося капитализма, образование нации в ходе экономического развития и, естественно, экспансия государства. В отношении Кавказа Каутский показал, что перелом, происшедший в жалких условиях существования на местах, коснулся и национальных противоречий, привнесенных эмиграцией рабочей силы. Сталин отдельно рассматривает формирование нации и иммиграцию. Его анализ относится прежде всего к Грузии, которая освобождается от древней замкнутости, чтобы сформироваться в нацию, низводя до положения национальных меньшинств другие национальности на Кавказе. Если Сталин и вспоминает об эмигрантах, то рассматривает их как людей без национальных корней, рабочих и безработных, которые, будучи безземельными, утрачивают национальность. Это настоящие пролетарии без родины, и их удел – ассимиляция при переселении на другую национальную территорию. Если Каутский отмечал плюраэтнические условия – правда, с тем чтобы сделать упор на их недолговечности – и если это еще весьма далеко от бауэровского анализа экономических условий и последствий миграции в социальном и национальном плане, то у Сталина положение о людях без гражданства может навести на мысль о евреях.
У Сталина, как и у Бауэра, нация – это общность. Сталин напоминает также об «общности психического склада», на которой основывается национальный характер, но он полемизирует с австрийским социалистом, утверждая, что тот «смешивает нацию
, являющуюся исторической категорией, с племенем, являющимся категорией этнографической»[931]. На самом деле для Бауэра все формы общности исторические, и нация – это итог постоянного процесса взаимосвязи и перестройки социальных формаций. Но именно дискуссия об общности культуры особенно упрощается Сталиным, который разделяет национальную культуру по классовому принципу, исключая, таким образом, проблему национального и классового сознания, как это делал Штрассер, призывая к чистоте классического интернационализма. На это противопоставление у Сталина накладывается противопоставление высшей культуры низшим, которое завершается подчеркиванием превосходства евроцентристских культур и которое уже было свойственно ортодоксальному марксизму. Именно прогрессом высшей цивилизации Сталин оправдывает забвение национальных культур; также необходимость в больших территориях для государства ведет к исчезновению отсталых культур. Отсталость крестьянства компенсируется социалистической революцией. Сталин замечает, правда мельком, что «осью политической жизни России является не национальный вопрос, а аграрный»[932]. Возникает мысль, что аграрный вопрос превалирует даже над интересами пролетариата или по крайней мере является основным согласующим фактором. Здесь Сталин говорит о разнице в национальных движениях на Востоке и на Западе: необходимо вывести Россию из состоянии варварства и покончить с условиями мужицкого существования.Что же касается языковой проблемы, позаимствованной у Каутского, который, опираясь на нее, вел серьезную дискуссию с Бауэрам о будущем национальных культур, Сталин считает язык одной из составных частей нации, но в то же время и составной частью национализма, поскольку при отсутствии лингвистического единства (как, например, в случае с эмигрантами и евреями) национальность исчезает и уступает место территориальной национализации, а язык рассматривается как государственный. Каутский предлагал установить федеральное государство, по возможности основываясь на автономии лингвистических территорий. Когда же Сталин в конце своей статьи подходит к областной автономии, включенной в программу большевиков, он представляет ее как территориальную администрацию на практике, в том числе и для различных наций, составляющих Российскую империю. С исключительной ясностью он излагает способ использования языка, то есть компенсацию, которую необходимо дать национальностям взамен их интеграции в централизованном государстве: