Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Выявив таким образом «историческое место» большевистской диктатуры пролетариата и подкрепив это ссылкой на Маркса, Бауэр так определял ее судьбу. Большевистская диктатура, утверждал Бауэр, оказалась возможной в России, которую царский деспотизм держал в состоянии «культурного варварства», лишь потому, что Советская власть позволила восставшим крестьянам захватить помещичьи земли и тем самым удержала их от союза с терроризированной буржуазией, поставленной вне закона. К тому же бескультурье (Kulturlosigkeit) и апатия крестьян помогли большевикам более или менее скрытно лишить их гражданских прав и, стало быть, отстранить от власти[128]

.

Однако к концу революции и сам пролетариат оказался не в лучшем положении. В то время как первый этап русской революции характеризовался, по Бауэру, такой степенью «творческой активности» пролетарских масс, что «государственная советская власть оставалась лишь исполнительным органом рабочего класса, а ее диктатура – действительно диктатурой пролетариата», то начиная со второй половины 1918 года отношения между Советским государством и победившим пролетариатом изменились глубоко и решительно, подавив все революционные начала. С этого момента и далее огромный и мощный советский государственный аппарат, в котором основные посты были заняты одной-двумя сотнями тысяч членов партии, столкнулся с количественно уменьшившимся, ослабленным и подавленным рабочим классом и навязал ему свою волю. Большевистская диктатура пролетариата превратилась, таким образом, в «диктатуру пролетарской идеи», олицетворявшейся «весьма незначительным меньшинством» – партией, которая стала распоряжаться всеми классами общества. Русский социализм выродился «в деспотический социализм», в котором государство сохраняло за собой контроль над социализированными средствами и процессами производства, над распределением и рабочей силой, навязывало всей стране собственную организацию и свои методы планирования. Ответственность за этот печальный результат несут не столько большевики, сколько тогдашняя культурная отсталость России:

«Деспотический социализм был фактически естественным результатом такого развития, которое вызвало социальную революцию на том этапе, когда русский крестьянин еще не созрел для политической демократии, а русский рабочий – для промышленной демократии».

В обстановке, когда массы еще находились на примитивном уровне развития, а предпосылки демократии отсутствовали, «деспотизм развитого прогрессивного меньшинства становится „преходящей необходимостью“, временным орудием исторического прогресса». «Историческая роль» большевистской диктатуры заключалась, по Бауэру, в том, чтобы привести Россию к демократии, а не к социализму, иначе говоря, чтобы просветить крестьянские массы и подготовить их к осуществлению правительственной власти в «демократическом государстве». Сам же пролетариат, действительно составлявший «незначительное меньшинство нации», не мог бы сохранить власть в цивилизованной демократической России с большинством крестьянского населения[129]

.

Историческая внешняя функция «временного господства промышленного социализма в аграрной России» должна была состоять в том, чтобы подать «яркий сигнал», который мог призвать к борьбе западный пролетариат, потому что «только захват политической власти пролетариатом промышленного Запада стал бы основой длительного господства промышленного социализма»[130].

В практическом плане то, что Бауэр признавал большевистскую диктатуру и ее «деспотический социализм» в качестве исторической необходимости для примитивной и отсталой России, делало из него потенциального апологета большевистского режима. Однако это не помешало ему яростно противиться каким бы то ни было проявлениям большевизма на Западе, включая и Коминтерн с его 21 условием. Большевизм был хорош только для России.