Марш Обреченных. Финал

— Тоже в перерыве. Дашь бумагу, подпишу! — Герцог махнул рукой, градоначальник Мейдрина скрылся. — Если на этот час все, то… прошу сделать перерыв в заседании и продолжить уже после… Барон Вольдрен распорядитесь, подать чаю!

— Серион, а мне коньяку! — выпалил, не стыдясь, Верховный канцлер.

По рядам прошелся легкий смешок.

— И нам тоже!

— И…

— Сторич, позовите слугу!

Чиновник из герцогской канцелярии едва успел появиться в дверях Красной галереи, как, улыбаясь и кланяясь, снова пропал в дверях.

— А скажите, господин канцлер, если серьезно, между нами, зачем вы отправили Черствого в Одноглазую Башню, а? На Дальний Север? Может в Рудни? По секрету, случаем не за алмазами?..

* * *

Крики доносились до ее сознания издалека, из толщи воды. Словно нырнул в холодную, ключевую воду — прорубь, с головой и медленно тонешь, даже перестав лихорадочно грести руками и барабанить ногами, подталкивая себя к поверхности. Зачем? Зачем пытаться и прилагать усилия? Сопротивляться и навлекать на себя еще больше зла и боли? Когда, казалось бы, все предельно ясно и предрешено?

Она сгниет в этих казематах быстрее, чем прогниет под ней подстилка из соломы, в том ей поможет Хорм или подхалимы-магики господина Топщика. А последние воистину творили кошмарные дела! С человеческим телом, холуи в черных капюшонах и хламидах вытворяли мерзенные церемонии, не церемонились ни с кем, в их поступках Эвелин замечала столько ненормального, нечеловеческого, чудовищного и противоестественного. Может где-то, в чем-то Эвелин и была права, — молодчики градоначальника действительно не были людьми, всего лишь внешними оболочками, людскими подобиями, под которыми скрывались уродливые и сатанинские сущности, законченные маньяки? Скорее все лучины в одном целом!

Вопли смешались нытьем, завыванием и мольбами, Эвелин вздрогнула, с трудом и стоном перевернулась на другой бок, попыталась укрыться от причитаний. Куда там! Телодвижения причиняли ноющую боль, хотя к ней изуверы Топщика и дебил Хорм ни разу и не притронулись. Тело болело и ныло от холода и старых ссадин. При транспортировке Эвелин в городскую тюрьму с ней ясное дело никто не церемонился, сам же Топщик умудрился наставить ей шишек и гуль. Хорму и остальным садюгам Вижан досконально объяснил, что к "товару" не притрагиваться, не калечить. Вижан редко кому докладывал, кого что ждет, настроение чиновника менялось даже от погоды за стенами казематной. Помрачнения являлись довольно частым феноменом, и тогда доставалось всем, Хорм получал тумаков и затрещин только от своей бестолковости и глупости. Причитания в застенках ни на секунду не прекращались: магики-балахонщики скрупулезно относились к своим обязанностям, с пристрастием. И Эвелин привыкшая к тяжестям и лишениям жизни впервые поняла, как ей чуточку везет, не мучают и не бьют, не извращаются. Но это не значит, что ее не трогают. Прежде чем попасть в свою камеру, Хорм тащил ее бесчувственную по каменным ступеням, по склизким коридорным плитам, грубо впихнул в черный мешок камеры и швырнул на вонючую солому. После такого обращения тело налилось сплошным кровоподтеком, зубы шатались, правый глаз заплыл и плохо открывался. Штаны мокрые от мочи, пока она была в отключке, организм, не стесняясь, исправлял человеческие нужды. Тем хуже для палачей!

Лязг засов оборвал ее раздумья и умозаключения, мыслительные протесты, она поддалась и сжалась вся изнутри.

Первым в дверную щель просунул своего носа Хорм, моргнул, и тут же был, бесцеремонно оттолкнут прочь. Мессир Топщик успел напоследок садануть ему в бочину.

— Пшел вон! Прикажи явиться Хлебчику, живо!

— Да-да, господи-ин!

— Да побыстрее, жаба!

Стук подкованных сапог — Хорм спешил выполнить приказание, а иначе… господа изуверы вполне могли польститься на его тело!

Топщик шмыгнул носом и заходил по камере, обнесенной с четырех сторон кирпичами, без окон, в одном углу мышиная нора, в которую Эвелин окрепнув, справляла нужду, одна единственная связь с внешним миром, — это обитая железом дверь, ржавая и тошнотворная на вид. Два шага вперед, два шага назад — вот и вся комнатушка. Топщик принюхавшись, поморщился, торопливо извлек из бокового кармашка плаща платок, поднес его к лицу, закрывая рот и нос.

— Ты что это мразина за два дня успела всю камеру провонять? Кхе-е… кхе-е…

Что не нравится, подонок?

Градоначальник метнулся к выходу и выглянул в коридор — шаги и голоса, по коридору спешили люди, а может и не совсем они?

Сердце Эвелин предательски застучало, просясь вырваться на волю. На волю! Как ей, Эвелин, хотелось на волю!

— Ах, господин Хлебчик, наконец-то, где вы ходите?

— Послушайте, милсдарь Топщик, а вы не могли б поаккуратнее относится к арестантам? Им как никак еще предстоит дорога…

— Ну, глубокоуважаемый смотритель, у нас здесь не гостиница и не санаторий… — градоначальник замолчал, по коридору прошаркали легкие шаги, с Топщиком и Хлебчиком кто-то учтиво здоровался.