Маршал

– Жизнь и смерть в руках Всевышнего… Впрочем, ты хоть знаешь, кто её мать, отец, откуда родом и так далее?

– Она сирота. Круглая. Детдомовская.

– Чтооо?! – словно одернули женщину. – Она детдомовская? – уже совсем иным голосом спросила мать. Её артистизм мгновенно исчез. Она даже как-то сразу осела, сгорбилась. Словно ноги ослабли, неуклюже присела на кровать. Долго молчала, глядя в никуда, и потом шепотом: – Ты ведь знаешь, сынок, как сослали нас в Сибирь. Я тоже осиротела. Попала в детдом. – Она заплакала. – А как было плохо… До сих пор в снах этот кошмар…

Эту историю Тота слышал. Однако, как сейчас, тихо, скорбно и долго она никогда не плакала.

…В тот же вечер мать улетала домой. Стоя перед зеркалом, выправив стать, она с удовлетворением рассматривала новый подарок сына – импортные сапоги.

– Спасибо, сынок… Мои как раз поизносились. Провожать меня не надо. У тебя защита. Время попусту не теряй. И честь беречь надо смолоду. Вон даже у русских так. Почитай Пушкина «Капитанскую дочь». А жениться ты можешь только на чеченке. И девушке чистой. Понятно?

– Да, нана.

– Сам найдешь или я займусь?

– Сам.

– Тем не менее надо будет обратить внимание и на мои кандидатуры. Ведь мать плохое не скажет. Разве не так?

– Так, нана, так.

* * *

Это на воле время летит, как птица. А в тюрьме, в неволе, ой как медленно, как мучительно медленно время ползет. Особенно когда такой срок. А каков срок всей жизни? Это, к счастью, неизвестно. А Болотаев в тюрьме спасается лишь тем, что живет воспоминаниями.

Так, 9 марта 1989 года к Тоте неожиданно приехала в гости мать. С тех пор Дада Иноземцева просто исчезла. Поначалу Тота думал, что Дада вот-вот объявится, ибо её чемодан, чемодан её отца, остался у него в комнате, под кроватью. Однако дни, недели, месяцы летели, Дада не объявлялась. К тому же и дела у Тоты стали напряженными.

На осень была назначена защита кандидатской диссертации, и стало просто не до Иноземцевой, он про неё практически забыл и лишь иногда, делая уборку либо случайно заглянув под кровать и увидев там старый чемодан, Тота вспоминал её. Пару раз даже думал выкинуть этот чемодан, но что-то удерживало его. У чемодана был особый звук при ударе, и Тота, когда порою загуливал, использовал чемодан как своеобразный барабан для ритма лезгинки. Правда, в последнее время, перед защитой, это случалось крайне редко.

Из семи аспирантов потока лишь Болотаев в срок, к концу третьего года обучения, вышел к защите, а тут вдруг неожиданность: диссовет лишили аккредитации, плановая переаттестация, от этого не легче. И хорошо, что из общежития не выселили и сохранили стипендию до защиты диссертации, которую назначили на 5 марта.

На защиту приехала мать. Ровно год Тота её не видел, но строго, раз в неделю, бегал на переговорный пункт, чтобы выслушать её наставления и каждый раз:

– Я тебе такую невесту нашла, красавица… Но сейчас главное – учёба. К защите готовишься?

Защита диссертации прошла блестяще. Мать была очень довольна, и хотя у неё уже был взят обратный билет и спектакль с её участием в Грозном, она решила остаться в Москве, ибо около деканата увидела объявление, что 8 марта в актовом зале состоится прощальный бенефис Тоты Болотаева, и приписка: «Просьба заранее дать заявки, свободных мест не будет».

Мать Тоты такого фурора не ожидала.

– Даже меня так нигде не встречали и не провожали, – со слезами на глазах обнимала она сына после концерта.

Подошедший декан сказал:

– Вот его стихия – музыка, танцы, песни, а он?..

На что мать ответила:

– Уважаемый профессор, я – заслуженная актриса России, и поверьте, гораздо лучше и выгоднее знать экономические законы.

– Какие законы?! – усмехнулся декан. – Тем более экономические? Тем более в наше время, в нашей стране?

– Спорить с вами не буду, не знаю, – улыбнулась мать Тоты, – но знаю твердо одно: меня, одной жертвы сцены, для одной семьи предостаточно… А мой сын – кандидат экономических наук! Его уже ждет дома прекрасная карьера банкира-финансиста.

Ехать в Грозный Тота особо не желал, но в стране Советов с твоим желанием мало считались, был институт прописки, и по нему через две недели после защиты аспиранта выписывали из общежития, точнее из Москвы, и необходимо возвращаться, то есть в течение недели прописаться в Грозном.

Конечно, как и в любом тоталитарном обществе, этот институт прописки можно было как-то обойти, однако перед Болотаевым непререкаемая воля мамы. И уже найденная хорошая работа с перспективой.

Болотаеву уже за тридцать, и он сам понимает, что пора остепениться, обзавестись семьей и так далее, что свойственно по традиции. И с Москвой надо рассчитаться, может, даже совсем и окончательно порвать, и, думая об этом, он имеет в виду некие угрызения совести: Дада Иноземцева исчезла и никакой весточки от неё нет, а целый год прошёл.